Глава пятнадцатая

Десять часов давно пробило, когда Грэхем, скитаясь по дому и гадая о том, бывает ли, что Паола выходит из своего флигеля раньше середины дня, забрел в музыкальную комнату. Хотя он жил у Форрестов уже несколько дней, но дом был так огромен, что сюда Грэхем, оказывается, еще не заглядывал. Это был чудесный зал, тридцать пять на шестьдесят футов, с высоким потолком, между балками которого были вставлены желтые стекла, благодаря чему комната была залита мягким золотистым светом. В окраске стен и мебели было много красных тонов, и всюду, казалось, жили сладостные отзвуки музыки.

Грэхем рассеянно смотрел на картину Кейта с обычными для этого художника контрастами пронизанного солнцем воздуха и тонущих в сумеречной тени овец, как вдруг уголком глаза заметил, что в дальнюю дверь вошла Паола. И опять при виде нее у него слегка захватило дыхание. Она была вся в белом и казалась совсем юной и даже выше ростом благодаря свободным складам холоку - этой изысканно-простой и как будто бесформенной одежды. Грэхем видел холоку на ее родине, Гавайях, где она придавала прелесть даже некрасивым женщинам, а красивых делала вдвое пленительнее.

Они улыбнулись друг другу через всю комнату, и он отметил в движениях ее тела, в повороте головы, в отрытом, приветливом взгляде что-то товарищеское, дружелюбное, словно она хотела сказать: "Мы друзья". Так по крайней мере казалось Грэхему, когда она подходила к нему.

- У этой комнаты есть один недостаток, - серьезно сказал он.

- Ну что вы! Какой же?

- Ей следовало быть гораздо длиннее, в два раза длиннее.

- Почему? - спросила она, недоуменно покачивая головой, а он любовался нежным девическим румянцем ее щек, который никак не вязался с ее тридцатью восемью годами.

- А потому, - отвечал он, - что вам тогда пришлось бы пройти вдвое больше и я бы мог дольше вами любоваться. Я всегда говорил, что холоку - самая прелестная одежда, когда-либо изобретенная для женщин.

- Значит, дело не во мне, а в моем холоку, - отозвалась она. - Я вижу, вы совсем как Дик: у вас комплименты всегда на веревочке, - едва мы, бедняжки, им поверим, как вы потянете за веревочку - и нет комплимента. А теперь давайте я покажу вам комнату, - быстро продолжала она, словно желая предупредить его возражения. - Дик ее отдал мне. И здесь все по моему выбору, даже пропорции.

- А картины?

- Я их выбрала сама, все до единой, и каждую из них люблю, хотя Дик и спорил со мной относительно Верещагина^*. Он очень одобрил обоих Милле^**, вон того Коро, а также Изабе; он допускает, что в музыкальной комнате может висеть какое-нибудь полотно Верещагина, но только не это. Он предпочитает местных художников иностранцам, - хочет, чтобы наших висело больше, чем чужих, и чтобы мы научились ценить своих мастеров.

^* (Верещагин, Василий Васильевич (1842-1904) - русский художник, на рубеже XIX-XX веков пользовавшийся мировой известностью.)

^** (Оба Милле. - Имеются в виду французский художник Милле, Жан Франсуа (1814-1875), создатель картин из народного быта, и фламандский художник Милле, Франсуа (1642-1679), мастер пейзажа.)

- Я недостаточно знаю художников Тихоокеанского побережья, - сказал Грэхем. - Мне хотелось бы услышать о них... Покажите мне... Да, несомненно, там висит Кейт... А кто рядом с ним? Чудесная вещь.

- Некто Мак-Комас, - отозвалась Паола. Грэхем только что собрался провести полчасика в приятной беседе о живописи, как в комнату вошел Доналд Уэйр; на лице его было написано беспокойство, но при виде маленькой хозяйки глаза радостно заблестели. Держа под мышкой скрипку, он с деловитым видом направился прямо к роялю и начал расставлять ноты.

- Мы будем до завтрака работать, - обернулась Паола к Грэхему. - Доналд уверяет, что я ужасно отстала, и, думаю, он отчасти прав. Увидимся за завтраком. Если хотите, можете, конечно, здесь остаться, но предупреждаю, что будет настоящая работа. А перед вечером пойдем купаться. Дик назначил встречу возле бассейна в четыре. Он говорит, у него есть новая песня и он непременно ее исполнит... Который час, мистер Уэйр?

- Без десяти одиннадцать, - ответил скрипач с некоторым раздражением.

- Вы пришли слишком рано: мы условились на одиннадцать. Поэтому, сударь, вам придется подождать до одиннадцати. Я должна сначала поздороваться с Диком. Я с ним еще не виделась сегодня.

Паола знала точно, как распределено время мужа. Последний листок ее записной книжки, всегда лежавший а ночном столике, был исчерчен какими-то иероглифами, напоминавшими ей о том, что в шесть тридцать он пьет кофе; что если он не поехал верхом, его можно иногда застать до восьми сорока пяти в постели за просмотром книг или корректур; от девяти до десяти к нему нельзя, ибо он диктует письма Блэйку; от десяти до одиннадцати к нему тоже нельзя - он совещается со своими экономами и управляющими, в то время как Бонбрайт, секретарь, с быстротой репортера записывает эти молниеносные интервью.

В одиннадцать, если не было срочных телеграмм или неотложных дел, она могла застать мужа одного, хотя и тут он всегда был чем-нибудь занят. Проходя мимо конторы, она услышала стук пишущей машинки и поняла, что Дик уже один. В библиотеке она встретила Бонбрайта, искавшего какую-то книгу для Мэнсона, скотовода, ведающего шотхорнами, - это означало, что Дик покончил и с делами по имению.

Она нажала кнопку, и ряд полок с книгами повернулся перед ней, открыв витую стальную лесенку, которая вела в рабочий кабинет Дика. Наверху, послушные скрытой пружине, полки опять повернулись, и она бесшумно вошла.

Но тут она услышала голос Джереми Брэкстона, и по ее лицу пробежала тень досады. Еще никого не видя и сама никем не замеченная, Паола в нерешительности становилась.

- Затопить, так затопить, - говорил директор рудников Харвест. - Конечно, воду можно будет потом выкачать, хотя для этого потребуется целое состояние, да и как-то стыдно затоплять старые рудники.

- Но ведь отчеты за последний год показали, что мы работаем положительно себе в убыток, - услышала Паола голос Дика. - Нас грабят все: любой головорез из банды Уэрты^*, любой пеон-конокрад. А тут еще чрезвычайные налоги, бандиты, повстанцы, федералисты.

^* (Нас грабят все: любой головорез из банды Уэрты... - Здесь и дальше Лондон говорит о событиях, разыгрывающихся в 1913 году в Мексике. Лондон не понял сущности мексиканской революции 1911-1912 годов и последовавших за нею бурных лет гражданской войны в Мексике.

В ходе революции и гражданской войны в Мексике проникновение американского капитала в страну было приостановлено, так как значительная часть американских концессий была национализирована.)

Можно было бы уж как-нибудь потерпеть, если бы предвиделся всему этому конец, но у нас нет никаких гарантий, что беспорядки не продлятся еще десять - двадцать лет.

- И все-таки - подумайте! Топить жалко! - опять возразил управляющий.

- А вы не забывайте о Вилье, - возразил, в свою очередь, Дик с язвительным смехом, горечь которого не ускользнула от Паолы. - Он ведь заявил, что если победит, то раздаст всю землю пеонам; следующий неизбежный шаг - рудники. Как вы думаете, сколько мы переплатили за минувший год конституционалистам?

- Свыше ста двадцати тысяч, - быстро ответил Брэкстон, - не считая пятидесяти тысяч золотыми слитками, данных Торенасу перед его отступлением. Он бросил свою армию в Гваимаса да и махнул с добычей в Европу... Я вам обо всем писал...

- А если мы будем продолжать работы, Джереми, они будут доить нас, доить без конца. Нет, хватит! По-моему, все-таки лучше затопить... Если мы умеем создавать богатства успешнее, чем эти бездельники, то покажем им, что мы умеем так же легко и разрушать их.

- Это самое я им и говорю. А они только ухмыляются и повторяют, что ввиду крайней необходимости такие-то и такие-то добровольные пожертвования были бы весьма приятны вождям повстанцев - то есть им самим. Их главные вожди, конечно, не возьмут себе ни одного песо. Господи, боже мой! Я им напомнил все, что мы сделали: дали постоянную работу пяти тысячам пеонов; повысили жалованье с десяти до ста десяти сентаво в день. Я показал им пеонов, которые получали, когда мы их наняли, десять сентаво, а теперь они получают пять песо. Куда там! Только улыбаются и заняты одним: как бы выжать добровольное пожертвование на святое дело революции. Ей-богу, старик Диас хоть был и разбойник, но приличный разбойник. Я сказал этому Аррансо: "Если мы свернем работу, пять тысяч мексиканцев окажутся на улице. Куда вы их денете?" Аррансо усмехнулся и говорит: "Куда денем? Что ж, дадим им ружья и поведем их на Мехико".

Паола ясно представила себе, как Дик презрительно пожимает плечами, отвечая своему собеседнику:

- Беда в том, что там еще есть золото и мы одни можем его извлечь. У мексиканцев на это мозгов не хватит. Они умеют только палить из ружей, а уж из нас выкачивают все до последнего. Остается одно, Джереми: позабыть примерно на год о всякой прибыли, распустить рабочих, оставив только техников, и выкачивать воду.

- Я все это старался внушить Аррансо, - пробасил Джереми Брэкстон. - А что он мне ответил? Если-де мы распустим рабочих, они заставят уйти техников - и пусть нашу шахту затопит ко всем чертям. Нет, последнего он, впрочем, не говорил, но так улыбался, что все было ясно. Я бы с удовольствием свернул ему его желтую шею, но ведь я знаю, что на следующий день явится другой и будет требовать еще больше. Так вот, Аррансо получил, что хотел, но в довершение всего он, прежде чем присоединиться к своим повстанцам под Хуаресом, приказал угнать триста наших мулов. Это убыток в тридцать тысяч долларов, и главное - после того, как я его подмазал! Вот желтая каналья!

- Кто сейчас вождь повстанцев на приисках? - услышала затем Паола вопрос Дика, причем в его тоне была та отрывистость и резкость, которые, как она знала, показывали, что он, собрав воедино все нити какого-нибудь запутанного дела, решил действовать.

- Рауль Бена.

- Чин?

- Полковник. Под его началом около семидесяти человек всяких оборванцев.

- Чем занимался раньше?

- Пас овец.

- Отлично, - продолжал Дик все так же отрывисто и твердо. - Вам придется разыграть роль: изобразите из себя патриота. Возвращайтесь на место как можно скорее. Ублажайте этого Рауля Бена. Вашу игру он раскусит, или он не мексиканец. А вы все-таки его ублажайте и посулите, что сделаете его генералом, вторым Вильей.

- Господи, ну как, как я это сделаю?

- Поставьте его во главе армии в пять тысяч человек. Наших людей распустите, - пусть он создаст из них войско волонтеров^*. Так как у Уэрты дела плохи, то нам ничего не грозит. Заверьте его, что вы истинный патриот. Дайте людям винтовки. Мы раскошелимся в последний раз, и вы докажете ему ваш патриотизм. Обещайте каждому, что он после войны вернется на прежнюю работу. Пусть, с вашего благословения, уходят с этим Раулем. Оставьте людей столько, сколько нужно, чтобы выкачивать воду. И если мы на год или на два откажемся от прибылей, то не потерпим и убытков. А может быть, и затоплять не придется.

^* (Волонтеры - лица, добровольно вступившие на военную службу. В Великобритании до конца XIX века система волонтерства - добровольчества - до введения всеобщей воинской повинности была основным способом комплектования армий.)

Тихонько возвращаясь по винтовой лестнице в музыкальную комнату, Паола про себя улыбалась: как Дик все это ловко придумал! Она была огорчена не положением дел в компании Харвест, - с тех пор, как она стала женою Дика, в полученных ею от отца рудниках постоянно происходили беспорядки, - она была огорчена тем, что не состоялось их утреннее свидание. Но когда она опять встретилась с Грэхемом, который задержался у рояля и, увидев ее, хотел удалиться, ее дурное настроение рассеялось.

- Не убегайте, - остановила она его. - Останьтесь и посмотрите, как люди работают; может быть, это вас наконец заставит приняться за вашу книгу, Дик говорил мне о ней.