Глава тридцатая

Возвращаясь от больной кобылы, Дик остановился и прислушался: в конюшне для жеребцов беспокойно переступали с ноги на ногу Горец и другие лошади. Среди тишины откуда-то с гор, где пасся скот, донеслось одинокое позванивание колокольчика. Легкий ветерок внезапно дохнул Дику в лицо струей благовонного тепла. Ночь была напоена легким душистым запахом зреющих хлебов и сена. Жеребцы опять затопали, и Дик, глубоко вздохнув, почувствовал, что никогда, кажется, еще так не любил всего этого; он поднял глаза и обвел взором весь звездный горизонт, местами заслоненный горными вершинами.

- Нет, Катон^*, - произнес он вслух. - С тобой нельзя согласиться. Человек не уходит из жизни, как из харчевни. Он уходит из нее, как из своего дома - единственного, который ему принадлежит. Он уходит... в никуда. Спокойной ночи! Перед ним бесшумно встает Безносая - и все.

^* (Нет, Катон... - Катон - римский философ и общественный деятель.)

Он хотел идти дальше, но снова топотание жеребцов задержало его, а в горах опять зазвенел колокольчик. Расширив ноздри, Дик глубоко вдохнул душистый воздух и почувствовал, что любит и этот воздух, и усадьбу, и пашни, ибо все это создание его рук.

- "Я смотрел в глубину времен и там себя не находил, - процитировал он и затем, улыбнувшись, добавил: - Она мне подарила девять сыновей, а остальные девять были дочери".

Подойдя к дому, он постоял с минуту, любуясь его широкими, смелыми очертаниями. Войдя, Дик тоже не сразу отправился на свою половину, - вместо этого он пошел бродить по пустым тихим комнатам, дворам и длинным, чуть освещенным галереям. Дик чувствовал себя, как человек, отправляющийся в дальнее путешествие. Он зажег свет в волшебном дворике Паолы, уселся в римское мраморное кресло и, обдумывая свои планы, выкурил сигарету.

О, он сделает все очень ловко. На охоте может произойти такой "несчастный случай", который обманет решительно всех. Уж он не промахнется, нет! Пусть это произойдет завтра в лесах над Сайкамор-Крик. Дедушка Джонатан Форрест, суровый пуританин, погиб же на охоте от несчастного случая... Впервые на Дика нашло сомнение. Но, если это не было случайностью, старик, надо отдать ему справедливость, подстроил все очень ловко. В семье никогда даже и разговора не было о том, что здесь могло быть нечто большее, чем несчастный случай.

Коснувшись пальцем выключателя, Дик помедлил еще с минуту, чтобы в последний раз взглянуть на мраморных младенцев, игравших в воде фонтана и среди роз.

- Вы, вечно юные, прощайте, - тихо сказал он, обращаясь к ним. - Только вас я и породил.

Со своей спальной веранды он посмотрел на спальню Паолы, по ту сторону широкого двора. Там было темно. Может быть, она спала.

Он опомнился от своих мыслей и увидел себя сидящим на краю кровати в одном расшнурованном ботинке; улыбнувшись своей рассеянности, он опять зашнуровал его. Зачем ему ложиться спать? Уже четыре часа утра. По крайней мере он в последний раз полюбуется солнечным восходом. Теперь многое будет у него в последний раз. Вот он и оделся в последний раз. И вчерашняя утренняя ванна была последней. Разве чистая вода может остановить посмертное тление? Но побриться все-таки придется. Последняя дань земной суетности. Ведь после смерти волосы продолжают некоторое время расти.

Он вынул из вделанного в стену несгораемого шкафа свое завещание, положил перед собой на стол и внимательно прочел. Ему пришли в голову разные мелкие дополнения, и он вписал их от руки, предусмотрительно поставив дату на полгода раньше. Последняя приписка обеспечивала общину мудрецов в составе семи человек.

Он просмотрел свои страховые полисы и в каждом с особым вниманием прочел параграфы о дозволенном самоубийстве. Подписал письма, ожидавшие его с прошлого утра, и продиктовал в диктофон письмо своему издателю. Очистив стол, он наскоро подсчитал актив и пассив, сбросив с актива затопленные рудники; этот баланс он тут же заменил другим, максимально увеличив расходы и до смешного сократив доходы. Все же результат получился удовлетворительный.

Затем он разорвал исписанные цифрами листки и набросал план того, какую следует, по его мнению, вести линию в отношении мексиканских рудников. Он набросал этот план небрежно, в общих чертах, чтобы, когда записку найдут среди бумаг, она не возбудила подозрений. Таким же образом он составил на несколько лет вперед программу улучшения породы широв, а также внутрипородного скрещивания для Горца, Принцессы и лучших экземпляров их потомства.

Когда в шесть часов О-Дай принес кофе, Дик излагал последний пункт своего проекта рисовых плантаций:

"Хотя итальянский рис и вырастает скорее и поэтому особенно подходит для опытов, - писал он, - я буду некоторое время засевать поля в одинаковых пропорциях сортами моти, йоко и уотерибюн; ввиду того, что они созревают в разное время, это даст возможность при тех же рабочих, машинах и тех же накладных расходах обрабатывать большую площадь, чем при посадке одного сорта".

О-Дай поставил кофе на стол, ничем не выразив своего удивления - даже после того, как взглянул на явно нетронутую постель. И Дик не мог не восхититься его выдержкой.

В шесть тридцать зазвонил телефон, и он услышал утомленный голос Хеннесси, говорившего:

- Я знаю, что вы уже встали, и хочу сообщить вам радостную весть: старуха Бесси выживет. Хотя ей было здорово плохо. Пойду теперь сосну.

Побрившись, Дик постоял перед душем, и лицо его омрачилось: "На кой черт, все равно только потеря времени!" Однако он переобулся, надев более тяжелые ботинки с высокой шнуровкой, - они были удобнее для охоты.

Он опять сидел за столом и просматривал свои заметки в блокнотах, готовясь к утренней работе, когда услышал шаги Паолы. Она не приветствовала его обычным: "С добрым утром, веселый Дик", но подошла совсем близко и мягко проговорила:

- Сеятель желудей! Всегда неутомимое, всегда бодрое Багряное Облако!

Вставая и стараясь к ней не прикоснуться, он заметил темные тени у нее под глазами. Она тоже избегала прикосновений.

- Опять "белая ночь"? - спросил он, придвигая ей стул.

- Да, "белая ночь", - отозвалась Паола. - Ни одной минуты сна; а уж как я старалась!

Обоим было трудно говорить, и вместе с тем они не могли отвести глаз друг от друга.

- Ты... выглядишь неважно.

- Да, лицо у меня не того... - кивнул он. - Я смотрел на себя, когда брился, это вчерашнее выражение с него не сходит.

- Что-то с тобой вчера вечером случилось, - робко сказала она, и Дик ясно прочел в ее глазах то же страдание, какое он видел в глазах Ой-Ли. - Все обратили внимание на твое лицо. Что с тобой?

Он пожал плечами.

- Это выражение появилось уже с некоторых пор, - уклонился он от ответа, вспоминая, что первый намек он заметил на портрете, который писала Паола. - Ты тоже заметила? - спросил он.

Она кивнула. Вдруг ей пришла в голову новая мысль. Он прочел эту мысль на ее лице, прежде чем Паола успела выговорить ее вслух:

- Дик, может быть, ты влюбился?

Это был бы выход. Это разрешило бы все недоразумения. На лице ее отразилась надежда.

Он медленно покачал головой и улыбнулся: он видел, как она разочарована.

- Впрочем, да, - сказал он. - Да! Влюбился!

- Влюбился? - Паола обрадовалась, когда он ответил: "Влюбился".

Она не ожидала того, что за этим последует. Он встал, резким движением пододвинул к ней свой стул - так близко, что коснулся коленями ее колен, и, наклонившись к ней, быстро, но бережно взял ее руки в свои.

- Не пугайся, моя птичка, - ответил он. - Я не буду тебя целовать. Я уже давно тебя не целовал. Я просто хочу рассказать тебе об этой влюбленности. Но раньше я хочу сказать, как я горд, как я горжусь собой. Горжусь тем, что я влюблен. В мои годы - и влюблен! Это невероятно, удивительно. И как люблю! Какой я странный, необыкновенный и вместе с тем замечательный любовник! Я живое опровержение всех книг и всех биологических теорий. Оказывается, я однолюб. И я люблю одну-единственную женщину. После двенадцати лет обладания - люблю ее безумно, нежно и безумно!

Руки Паолы невольно выразили ее разочарование, она сделала легкое движение, чтобы освободить их; но он сжал их еще крепче.

- Я знаю все ее слабости - и люблю ее всю, со всеми слабостями и совершенствами, люблю так же безумно, как в первые дни, как в те сумасшедшие мгновения, когда впервые держал ее в своих объятиях.

Ее руки все настойчивее старались вырваться из плена, она бессознательно тянула их к себе и выдергивала, чтобы наконец освободить. В ее взоре появился страх. Он знал ее щепетильность и догадывался, что после того, как к ее губам так недавно прижимались губы другого, она не могла не бояться с его стороны еще более пылких проявлений любви.

- Пожалуйста, прошу тебя, не пугайся, робкая, прелестная, гордая птичка. Смотри - я отпускаю тебя на волю. Знай, что я горячо люблю тебя и что все это время считаюсь с тобой не меньше, чем с собой, и даже гораздо больше.

Он отодвинул свой стул, откинулся на его спинку и увидел, что ее взгляд стал доверчивее.

- Я открою тебе все мое сердце, - продолжал он, - и хочу, чтобы и ты открыла мне свое.

- Эта любовь ко мне что-то совсем новое? - спросила она. - Рецидив?

- И так и не так!

- Я думала, что давно уж стала для тебя только привычкой...

- Я любил тебя все время.

- Но не безумно.

- Нет, - сознался он, - но с уверенностью. Я был так уверен в тебе, в себе. Это было для меня нечто постоянное и раз навсегда решенное. И тут я виноват. Но когда уверенность пошатнулась, вся моя любовь к тебе вспыхнула сызнова. Она жила в течение всего нашего брака, но это было ровное, постоянное пламя.

- А как же я? - спросила она.

- Сейчас дойдем и до тебя. Я знаю, что тебя тревожит и сейчас и несколько минут назад. Ты глубоко правдива и честна, и одна мысль о том, чтобы делить себя между двумя мужчинами, для тебя ужасна. Я понял тебя. Ты уже давно не позволяешь мне ни одного любовного прикосновения. - Он пожал плечами. - И я с того времени не стремился к ним.

- Значит, ты все-таки знал? С первой минуты? - поспешно спросила она.

Дик кивнул.

- Может быть, - произнес он, словно взвешивая свои слова, - может быть, я уже ощущал то, что надвигалось, даже раньше, чем ты сама поняла. Но не будем вдаваться в это...

- И ты видел... - решилась она спросить и смолкла от стыда при мысли, что муж мог быть свидетелем их ласк.

- Не будем унижать себя подробностями, Паола. Кроме того, ничего дурного в этом не было и нет. Да мне и видеть было незачем. Я сам помню поцелуи, украденные тайком в короткие миги темноты, помимо прощаний на глазах у всех. Когда все признаки созревшего чувства налицо, нежные оттенки и любовные нотки в голосе не могут быть скрыты, так же как бессознательная ласка встретившихся взглядов, непроизвольная мягкость интонаций, перехваченное волнением дыхание... и тогда совершенно не нужно видеть поцелуй перед прощанием на ночь. Он неизбежен. И помни на будущее, моя любимая, что я тебя во всем оправдываю.

- Но... но ведь было... все-таки очень немногое, - пробормотала она.

- Я крайне удивился бы, если бы было больше. Ты не такая. Я удивляюсь и немногому. После двенадцати лет... разве можно было ожидать...

- Дик, - прервала его Паола, наклонясь к нему и пытливо глядя на него. Она приостановилась, ища слов, затем решительно продолжала: - Скажи, неужели за эти двенадцать лет у тебя не было большего?

- Я уже сказал тебе, что во всем тебя оправдываю, - уклонился он от прямого ответа.

- Но ты не ответил на мой вопрос, - настаивала она. - О, я имею в виду не мимолетный флирт или легкое ухаживание. Я имею в виду неверность в самом точном смысле слова. Ведь это в прошлом было?

- В прошлом - было, но очень редко и очень-очень давно.

- Я много раз думала об этом, - заметила она.

- Я же сказал тебе, что во всем тебя оправдываю, - повторил Дик. - И теперь ты знаешь, почему.

- Значит, и я имела право на то же... Впрочем, нет, нет, Дик, не имела, - поспешно добавила она. - Во всяком случае, ты всегда проповедовал равенство мужчины и женщины.

- Увы, больше не проповедую, - улыбнулся он. - Воображение человека - это такая сила! И я за последнее время принужден был изменить свои взгляды.

- Значит, ты хочешь, чтобы я была тебе верна? Он кивнул и сказал:

- Пока ты живешь со мной.

- Но где же тут равенство?

- Никакого равенства нет, - покачал он головой. - О, да, про меня можно сказать, что я сам не знаю, чего хочу. Но только теперь - увы, слишком поздно - я открыл ту древнюю истину, что женщины - иные, чем мы, мужчины. Все, чему меня научили книги и теории, рассыпается в прах перед тем вечным фактом, что женщина - мать наших детей... Я... я, видишь ли, до сих пор надеялся, что у нас с тобой будут дети... Но теперь, конечно, не о чем и говорить. Вопрос теперь в том, каковы твои чувства. Свое сердце я открыл тебе. А потом уже будем решать, что нам делать.

- О Дик, - едва проговорила она, когда молчание стало слишком тягостным. - Но я же люблю тебя, я всегда буду любить тебя. Ты мое Багряное Облако. Знаешь, еще вчера я была на твоей веранде и повернула свою карточку лицом к стене. Это было ужасно. И что-то в этом было недоброе. И я опять скорей-скорей перевернула ее.

Он закурил сигарету и ждал.

- Но ты не открыла мне свое сердце, ты не все сказала, - заметил он наконец с мягким упреком.

- Я люблю тебя, - повторила она.

- А Ивэна?

- Это совсем другое. Ужасно, что приходится так с тобой говорить. Кроме того, я даже не знаю! Я никак не могу понять своих чувств...

- Что же это - любовь? Или только любовный эпизод? Одно из двух.

Паола покачала головой.

- Пойми же, - продолжала она, - что я сама себя не понимаю! Видишь ли, я женщина. Мне не пришлось "перебеситься", как вы, мужчины, выражаетесь. А теперь, когда это случилось, я не знаю, что мне делать. Должно быть, Шоу и другие правы! Женщина - хищница. А вы оба - крупная дичь. Я ничего не могла с собой поделать. Во мне проснулся какой-то задор. Я сама для себя загадка. То, что со мной произошло, не вяжется с моими взглядами и убеждениями. Мне нужен ты и нужен Ивэн - нужны вы оба. О, поверь мне, это не любовный эпизод. А если даже так, то я этого не сознаю! Нет, нет, это не то! Я знаю, что не то.

- Значит, любовь?

- Но я люблю тебя, Багряное Облако! Тебя!

- А говоришь, что любишь его. Ты не можешь любить нас обоих.

- Оказывается, могу. И люблю. Я люблю вас обоих. Ведь я говорю с тобой по-честному и хочу, чтобы все было ясно. Нужно найти выход... я надеялась, ты поможешь мне. Ради этого я к тебе и пришла. Должен же быть какой-то выход...

Она посмотрела на него умоляюще. Он сказал:

- Одно из двух - или он, или я. Другого выхода я не вижу.

- И он то же самое говорит. А я не могу согласиться. Он хотел непременно идти сразу к тебе, но я ему не позволила. Он хотел уехать, а я все удерживала его здесь, как ни тяжело это для вас обоих: я хотела видеть вас вместе, хотела сравнить и оценить вас в своем сердце. Это ни к чему не привело. Вы мне нужны оба. Я не могу отказаться ни от тебя, ни от него.

- К сожалению, как ты сама видишь, - начал Дик, и в глазах его невольно блеснула усмешка, - если у тебя, может быть, и есть склонность к многомужеству, то мы, глупые мужчины, не можем примириться с таким решением.

- Не будь жестоким, Дик, - запротестовала она.

- Прости. Я не хотел этого. Просто мне очень больно, и это своего рода неудачная попытка нести свое горе с философским мужеством.

- Я говорила ему, что из всех мужчин, каких я встречала, он один равен моему мужу, но мой муж все же больше его.

- Что ж, ты хотела быть лояльной по отношению ко мне и к себе самой, - сказал Дик. - Ты была моей до той минуты, как я перестал быть для тебя самым замечательным человеком на свете. Тогда он стал самым замечательным.

Она покачала головой.

- Хочешь, я помогу тебе все это распутать! - продолжал он. - Ты не знаешь ни себя, ни своих желаний? И ты не можешь выбрать между нами, потому что тебе нужны оба?

- Да, - прошептала она. - Но вы нужны мне по-разному.

- В таком случае, все ясно, - отрезал он.

- Что ты хочешь сказать?

- А вот что, Паола. Я проиграл, Грэхем выиграл. Разве ты не видишь? Ты сама говоришь, что наши шансы равны, равны и не больше, хотя у меня, казалось бы, есть преимущество перед ним, это преимущество - двенадцать лет нашей любви, наши узы, наши чувства и воспоминания. Боже мой! Если бы все это положить на его чашу весов, разве ты сомневалась бы хоть минуту! Первый раз в жизни любовь тебя так захватила, и произошло это довольно поздно, вот почему тебе трудно разобраться.

- Но, Дик, ведь и чувство к тебе захватило меня. Он покачал головой.

- Мне всегда хотелось так думать, иногда я даже этому верил, но никогда не верил вполне. Со мной ты никогда не теряла голову, даже вначале, когда нас обоих крутил какой-то вихрь. Может быть, ты и была очарована, но разве ты безумствовала, как я, разве пылала страстью? Я первый полюбил тебя...

- И как ты умел любить меня...

- Я полюбил тебя, Паола; и хотя ты отвечала мне, твое чувство было иным, чем мое: ты никогда не теряла голову. А с Ивэном, видно, теряешь.

- Как мне хотелось бы знать наверное, - задумчиво проговорила она. - Иногда мне кажется, что так оно и есть, а потом я опять сомневаюсь. То и другое несовместимо. Может быть, ни один мужчина не способен полностью захватить меня... А ты ни чуточки не хочешь мне помочь!

- Только ты, ты одна можешь все разрешить, Паола, - сказал он строго.

- Но помоги мне, ну хоть немного! Ты даже не стараешься удержать меня! - настаивала она.

- Я бессилен. У меня руки связаны. Я не могу сделать ни одного движения, чтобы удержать тебя. Ты не можешь делить себя между двоими. Ты была в его объятиях... - Он движением руки остановил ее возражения. - Пожалуйста, прошу тебя, любимая, не надо... Ты была в его объятиях - и ты трепещешь, как испуганная птичка, при одной мысли, что я могу приласкать тебя. Разве ты не видишь? Твои поступки решают вопрос не в мою пользу. Тело твое избрало другого. Его объятия ты переносишь. А одна мысль о моих тебя отталкивает.

Она медленно, но убежденно покачала головой.

- И все-таки я не знаю, не могу решить, - настаивала она.

- Но ты должна! Создавшееся положение нестерпимо, и надо что-то предпринять, потому что Ивэну пора ехать. Понимаешь? Или уезжай ты. Вы оба здесь оставаться не можете. Не спеши. Обдумай все. Отошли Ивана. Или поезжай, скажем, на некоторое время погостить к тете Марте. Вдали от нас обоих тебе, может быть, все станет яснее. Не отменить ли сегодняшнюю охоту? Я отправлюсь один, а ты оставайся и поговори с Ивэном. Или поезжай и переговори с ним по дороге. Так или иначе - я вернусь домой очень поздно. Может быть, я переночую в хижине у одного из гуртовщиков. Но когда я вернусь, пусть Ивэна уже здесь не будет. Уедешь ты с ним или нет - это тоже должно быть решено к моему возвращению.

- А если бы я уехала? - спросила она.

Он пожал плечами, встал и посмотрел на свои часы.

- Я послал сказать Блэйку, чтобы он сегодня явился пораньше, - пояснил Дик, делая шаг к двери и как бы приглашая ее удалиться.

На пороге она остановилась и прижалась к нему.

- Поцелуй меня, Дик, - сказала она и добавила: - Это не то, не любовный поцелуй... - Ее голос вдруг упал. - На случай, если бы я... решила уехать...

Секретарь уже шел по коридору, но Паола медлила.

- С добрым утром, мистер Блэйк, - приветствовал его Дик. - Очень жалею, что пришлось вас потревожить так рано. Прежде всего, будьте добры, протелефонируйте мистеру Эгеру и мистеру Питтсу: я не могу повидаться с ними сегодня утром. И всех остальных перенесите на завтра. Мистеру Хэнли скажите, что я вполне одобряю его план относительно Бьюкэйской плотины, - пусть действует решительно. С мистером Менденхоллом и мистером Мэнсоном я все-таки повидаюсь сегодня. Скажите, что я жду их в девять тридцать.

- Еще одно, Дик... - прервала его Паола. - Не забудь, что это я заставила его остаться. Он остался не по своей вине, не по своей воле. Это я его не отпускала.

- Ивэн действительно потерял голову, - улыбнулся Дик. - Судя по тому, что я о нем знаю, трудно было помять, как это он тут же не уехал при подобных обстоятельствах. Но раз ты не отпускала его, а он потерял голову, как только может потерять голову человек от такой женщины, как ты, то мне все понятно. Он больше, чем просто порядочный человек. Таких не часто встретишь. И он даст тебе счастье...

Она подняла руку, как бы желая остановить его.

- Не знаю, могу ли я еще быть счастлива в жизни, Багряное Облако. Когда я вижу, какое у тебя стало лицо... И потом - ведь я же была счастлива и довольна все эти двенадцать лет... Этого мне никогда не забыть. Вот почему я не в состоянии сделать выбор. Но ты прав. Настало время, когда мне пора разрешить этот... - она запнулась, он угадывал, что она не может заставить себя произнести слово "треугольник", - распутать этот узел, - докончила она, и голос ее дрогнул. - Мы все поедем на охоту. А дорогой я поговорю с ним и попрошу его уехать, независимо от того, как сама поступлю потом.

- Я бы на твоем месте не торопился с решением, - сказал Дик. - Ты знаешь, я равнодушен к морали и признаю ее, только когда она полезна. Но в данном случае она может быть очень полезна. У вас могут быть дети... Нет, нет, пожалуйста, не возражай, - остановил он ее. - А в таких случаях всякие пересуды, даже о прошлом, едва ли желательны. Развод в обычном порядке - слишком большая канитель. Я все так устрою, чтобы дать тебе свободу на вполне законном основании, и ты сбережешь по крайней мере год.

- Если я на это решусь, - заметила она с бледной улыбкой.

Он кивнул.

- Но ведь я могу решить и иначе. Я еще сама не знаю. Может быть, все это только сон, и я скоро проснусь, и войдет Ой-Ли и скажет мне, что я спала долго и крепко...

Она неохотно отошла, но, сделав несколько шагов, вдруг опять остановилась.

- Дик, - окликнула она его, - ты мне раскрыл свое сердце, но не сказал, что у тебя на уме. Не делай никаких глупостей. Вспомни Дэнни Хольбрука! Смотри, чтобы на охоте не было никаких несчастных случаев!

Он покачал головой и насмешливо прищурился, делая вид, что находит такое подозрение очень забавным, в то же время удивляясь, как верно она отгадала его намерения.

- И бросить все это на произвол судьбы? - солгал он, делая широкий жест, которым он точно хотел охватить и имение и все свои планы. - И мою книгу о внутрипородном скрещивании? И мою первую распродажу на месте?

- Конечно, это было бы глупо, - согласилась она с посветлевшим лицом. - Но, Дик, будь уверен - пожалуйста, прошу тебя, - что моя нерешительность никак не связана с... - Она запнулась, подыскивая слово, затем, повторив его жест, тоже показала вокруг себя, как бы охватывая весь Большой дом со всеми его сокровищами. - Все-это не играет никакой роли. Правда.

- Как будто я не знаю, - успокоил он ее. - Из всех бескорыстных женщин ты самая...

- И знаешь, Дик, - прервала она его под влиянием новой мысли, если бы я так уж безумно любила Ивэна, мне было бы все равно, и я в конце концов примирилась бы даже с "несчастным случаем", раз уж нет иного выхода... Но видишь - для меня это невозможно. Вот тебе трудная задача. Реши-ка ее.

Она неохотно сделала еще несколько шагов, затем, повернув голову, сказала полушепотом:

- Багряное Облако, мне ужасно, ужасно жаль, и... я так рада, что ты меня еще любишь...

До возвращения Блэйка Дик успел рассмотреть в зеркало свое лицо: выражение, столь поразившее накануне его гостей, словно запечатлелось навек. Его уже не сотрешь ничем. "Ну что ж, - сказал себе Дик, - нельзя жевать собственное сердце и думать, что не останется никакого следа!"

Он вышел на свою веранду и посмотрел на фотографию Паолы под барометром. Повернул ее лицом к стене и, сев на кровать, некоторое время смотрел на пустой прямоугольник рамки. Затем опять повернул лицом.

- Бедная девочка! - прошептал он. - Нелегко проснуться так поздно!

Но когда он смотрел на ее карточку, перед ним вдруг встала картина: Паола, залитая лунным светом, прижимается к Грэхему и тянется к его губам.

Дик быстро вскочил и тряхнул головой, чтобы отогнать мучительное видение.

В половине десятого он покончил с письмами и прибрал стол, на котором оставил только материалы для беседы со своими управляющими о шортхорнах и ширах.

Он стоял у окна и, прощаясь, махал рукой Льют и Эрнестине, которые садились в лимузин, когда вошел Менденхолл, а за ним вскоре и Мэнсон; Дик в кратком разговоре ухитрился сообщить им, как бы мимоходом, самые основы своих планов на будущее.

- Мы должны очень внимательно следить за мужским потомством Короля Поло, - сказал он Мэнсону. - Все говорит за то, что, если взять Красотку, или Деву Альберту, или Нелли Сигнэл, мы получим от него еще лучшие экземпляры. Мы не сделали этого нынче, но я думаю, что на будущий год или самое позднее через год Король Поло станет отцом какого-нибудь выдающегося быка-производителя.

В дальнейшей беседе как с Мэнсоном, так и с Менденхоллом Дику удалось незаметно подсказать им те практические формы, в которых должно проходить в его имении создание новых пород.

Когда они ушли, Дик позвал О-Поя по внутреннему телефону и отдал приказ проводить Грэхема в кабинет - пусть выберет себе винтовку и все что полагается.

Пробило одиннадцать. Он не знал, что Паола поднялась из библиотеки по скрытой в стене лестнице и теперь, стоя за книжными полками, прислушивается. Она хотела войти, но ее удержал его голос. Она слышала, как он беседует по телефону с Хэнли относительно водосливов Бьюкэйской плотины.

- Кстати, - говорил Дик, - вы ознакомились с донесениями о Большом Мирамаре?.. Очень хорошо... Не верьте им. Я с ними в корне не согласен. Вода есть. Я не сомневаюсь, что там много подпочвенных вод. Пошлите туда бурильные машины, пусть продолжают разведку. Земля там невероятно плодородна; и если мы за пять ближайших лет не повысим в десять раз доходность этой пустоши...

Паола вздохнула и опять спустилась по лестнице в библиотеку.

"Багряное Облако неисправим - он все сажает свои желуди! Его любовь рушится, а он спокойно толкует о плотинах и колодцах, чтобы можно было в будущем посадить побольше желудей!"

Дик так и не узнал, что Паола приходила к нему со своей тоской и неслышно удалилась. Он опять вышел на веранду, но не бесцельно, а чтобы в последний раз просмотреть записную книжку, лежавшую на столике возле кровати. Теперь в его доме порядок. Осталось только подписать то, что он утром продиктовал, и ответить на несколько телеграмм; потом будет завтрак, потом охота на Сайкаморских холмах... О, он сделает это чисто. Виновницей окажется Капризница. У него будет даже свидетель - Фрейлиг или Мартинес. Но не оба. Одного вполне достаточно, чтобы увидеть, как лопнет мартингал, а кобыла взовьется на дыбы и повалится на бок среди кустов, подмяв его под себя. И тогда из чащи раздастся выстрел, который мгновенно превратит несчастье в катастрофу.

Мартинес впечатлительнее скульптора, он более подходящий свидетель, подумал Дик. Надо сделать так, чтобы именно Мартинес оказался рядом, когда Дик свернет на узкую дорогу, где Капризница должна его сбросить. Мартинес ничего в лошадях не понимает. Тем лучше. Хорошо было бы, подумал Дик, минуты за две до катастрофы заставить Капризницу хорошенько взбеситься. Это придаст дальнейшему больше правдоподобия. Кроме того, это взволнует лошадь Мартинеса, а также и самого Мартинеса, и он ничего не успеет как следует разглядеть.

Вдруг Дик стиснул руки, охваченный внезапной болью. Маленькая хозяйка, наверное, с ума сошла, - иначе разве можно было совершить такую жестокость, думал он, слушая, как в открытое окно музыкальной комнаты льются голоса Паолы и Грэхема, поющих песню "Тропою цыган".

Пока они пели, он не разжимал стиснутых рук. А они допели всю эту удалую, беспечную песню до ее бесшабашного конца. Дик все еще стоял, погруженный в свои мысли, - а Паола беспечно смеялась, уходя от Грэхема, смеялась на широком дворе, смеялась на своей половине, упрекая О-Дая за какие-то провинности.

Затем издали донесся едва различимый, но характерный зов Горца. Властно заревел Король Поло. Им ответили гаремы кобыл и коров. Дик прислушался к этому любовному реву, ржанью, мычанью и, вздохнув, сказал:

- Ну, как бы там ни было, а стране я принес пользу. С этой мыслью можно спокойно уснуть.