Введение

Причудливо, до жестокости парадоксально складывалась его литературная судьба. Когда имя Джека Лондона стало всемирно известным, жадные до сенсации репортеры старались изобразить его жизнь как наглядное подтверждение закона "равных возможностей", открытых в американском обществе перед каждым: вот парень из рабочего класса сумел добиться всего, о чем может мечтать человек. Забывали, что рассказы, сделавшие его знаменитым, пропылились в десятках редакций и, прежде чем увидеть свет на страницах третьестепенных журналов вроде "Черного кота", были отвергнуты авторитетными издателями и рецензентами. Забывали о годах непризнания, отчаяния, голода, нечеловеческого напряжения, за которое еще предстояло расплатиться.

Сама история его выдвижения, его невероятного успеха привлекала очень многих современников да и позднейших биографов Лондона больше, чем написанные им книги. Легенда о выдающемся таланте, с победоносной легкостью шествующем от вершины к вершине, подавляла в их сознании горькую истину, о которой писатель напомнил в автобиографическом "Мартине Идене": пробиться удается только самым упорным, и на эту бесконечную борьбу уходит все - слава увенчивает не триумфатора, а человека, уже растратившего отпущенные ему силы.

Но сам Лондон, так беспощадно и точно описавший механизм "успеха" в буржуазном обществе, к концу жизни все чаще и чаще оказывался в плену тех самых представлений о произведении искусства как рыночной стоимости, и не больше, которым в "Мартине Идене" был вынесен суровый и не подлежащий обжалованию приговор. Он, казалось, переживал творческий расцвет, когда наиболее проницательные читатели поздних его книг заговорили об упадке художественного дарования Лондона - и не ошиблись в своих суждениях. Для Мартина Идена колесо фортуны повернулось слишком поздно: слава постучалась в дом человека, охваченного апатией, испытывающего отвращение к пишущей машинке и бумаге. Лондон сражался до конца, и даже в самые неудачные для него как художника годы из-под его пера выходили глубоко выношенные, подлинно новаторские вещи. Однако случалось это все реже. Накопленный опыт помогал Лондону держаться, но для художника, от которого ждали нового слова, это была шаткая опора. В конечном счете темп бешеной погони за ускользающей удачей измотал и его.

За свою очень недолгую жизнь Джек Лондон изведал и непробиваемое равнодушие законодателей литературных мод, и популярность, какой до него не пользовался ни один американский писатель, и боль большого мастера, чувствующего, как слабеет рука, и не умеющего поправить этой самой страшной беды. Он успел написать поразительно много. "Черепахи Тэсмана", последняя книга, которую автор еще держал в руках, была сорок третьей по счету, да еще семь дожидались своей очереди в издательстве "Макмиллан". В остававшемся до последнего времени неразобранном архиве писателя хранились тысячи неопубликованных и забытых страниц - проза, эссеистика, статьи и репортажи, наброски, планы. И все это за каких-то восемнадцать лет работы, методичной - пять страниц ежедневно - и необычайно интенсивной, словно какая-то сила, над которой и сам он был не властен, приковывала его к рабочему столу, заставляя писать еще и еще, все время возглавлять гонку, быть самым читаемым, самым известным.

Такого ритма не мог выдержать и самый крепкий творческий организм. Самоповторения, штампы, пустое трюкачество, бессодержательные страницы оказывались неизбежными; хуже того - поток, по видимости столь полноводный, мельчал, а наблюдатели, завороженные его стремительностью, полагали, что он никогда и не был глубоким. В массе написанного затерялись резкие качественные различия, открывающиеся всякому, кто даст себе труд прочитать книги Лондона одну за другой, поражаясь, как автор едва ли не самой прозорливой американской утопии XX века - "Железной пяты" - мог написать мелкотравчатый кинобоевик "Сердца трех" или душещипательную "Маленькую хозяйку большого дома". Сложилось шаблонное представление о Лондоне как о писателе поверхностном, развлекательном, чуть ли не мещанском, и его с легким сердцем вычеркнули из "серьезных" историй литературы.

Полузабытый на родине, он получил широкое признание за ее пределами, особенно в России. Его прекрасный рассказ "Любовь к жизни" очень понравился Ленину. О нем тепло отзывались Горький, Куприн, Леонид Андреев. Он и сегодня остается у нас самым популярным, самым любимым из писателей-американцев, И дело тут не только в обаянии его книг, его личности. Лондон близок нам как человек, любивший и пропагандировавший русскую культуру, преклонявшийся перед Толстым, написавший замечательную статью о "Фоме Гордееве". Никогда не будут забыты его страстные выступления в поддержку русской революции 1905 года.

Незадолго до смерти дал восторженную оценку "Железной пяте" Анатоль Франс. На книгах Джека Лондона воспитывались поколения революционеров в самых разных уголках света.

Есть один безошибочный критерий истинности создаваемых художником ценностей - время. Если произведение искусства обладает настоящей значимостью, оно не просто должно восприниматься через много десятилетий после своего появления. Оно должно восприниматься по-новому, ибо с ходом времени в нем проступают такие грани смысла, которые не могли быть замечены современниками и выявились лишь с накоплением нового, более сложного идейного и духовного опыта.

Лучшие книги Лондона выдержали эту проверку. Чтобы подкрепить такой вывод, даже нет надобности ссылаться на то, что опыт Лондона не прошел бесследно для крупнейших американских писателей XX века - ни для Хемингуэя, ни для Фицджеральда, ни для Вулфа, ни для других литераторов, осознанно или неосознанно соприкасавшихся с ним в своих творческих исканиях.

Достаточно просто перечитать эти книги, и в них откроется нечто очень созвучное нашему времени - эпохе НТР, космических полетов, тревог за будущее планеты.

Зачитанные в детстве до дыр, книги Лондона нередко десятилетиями стоят потом где-то во втором ряду на книжной полке, дожидаясь нового поколения подростков.

А если, став взрослыми, мы возвращаемся к ним, то чаще всего для того, чтобы оживить притупляющееся с годами романтическое отношение к жизни, которое когда-то воспитывал в нас весь овеянный суровой поэзией лондоновский художественный мир.

Учить справедливости и стойкости в испытаниях - одна из благородных задач искусства. Этой задаче служили книги Джека Лондона, и в каждом, кто их читал, остается отблеск их света, даже если сегодня мы этого не сознаем.

И все-таки к классикам для юношества он был отнесен слишком поспешно. Он намного сложнее. В нем уживались удивительные противоречия; он отдал дань некоторым модным в его время философским концепциям, реакционность которых ныне очевидна. Но художественный талант Джека Лондона был без преувеличения огромным, и он помог ему подняться над своими заблуждениями, подняться и над всей своей эпохой и шагнуть к читателю сегодняшнего дня.