Закат

Мартин Идеи положил перо, когда понял, что запас отпущенных ему сил иссяк и что творчество для него стало бы в лучшем случае самоповторением. Лондон продолжал писать еще семь лет. Это были самые печальные годы его творческой биографии.

Работал он еще напряженнее, чем прежде, и в количественном отношении последний этап оказался наиболее продуктивным. Но все реже в написанном им вспыхивали искры большого таланта. Что-то сломалось. Персонажи получались безжизненными. Художественные идеи выглядели мелкими. И сам "поэтический" реализм лишался главного - философской мысли, справедливой "для всех времен и народов". Ее теперь теснили то чистая занимательность, то проповедь.

А проповедовал Лондон нечто такое, что не согласовалось с его настроениями эпохи "Железной пяты" да и первых северных рассказов. Он звал к "опрощению", которое одно способно исцелить мир от его безумств. Он утверждал, что мирная жизнь на лоне природы, фермерский труд и семейное счастье - панацея от всех бед. Что социальные конфликты будут только множиться, как бы ни старались их разрешить. Что всей "городской" цивилизации суждена гибель. И спасутся лишь те, кто вовремя успеет приобрести участок в долине Сономы, "Лунной долине", и начать все заново, позабыв о былых устремлениях: о культе богатства, о жажде успеха, о требованиях справедливости...

В Лунную долину - неподалеку от Окленда - Лондон переселился сразу после путешествия на "Снарке" и занялся скупкой соседних наделов и строительством "Дома Волка" - роскошного палаццо, которое должно было стать его цитаделью. В Лунную долину бегут, чтобы обрести душевный покой, миллионер Элам Харниш и стенографистка Дид Мэсон - герои его романа "Время-не-ждет" (1910), которым открылся, последний период творчества Лондона. Эта книга носила все черты переломного произведения. Поначалу она еще очень напоминает прежнего Лондона, умеющего создать великолепные картины Клондайка или с беспощадной резкостью описать пиратские нравы "большого бизнеса". Однако заключительные эпизоды, повествующие о "перерождении" Харниша, которого любовь побудила добровольно объявить себя банкротом и отдаться нравственному самовоспитанию, явно противоречат всей логике романа. Да и бывший герой Клондайка, силач, игрок и романтик, ныне усердно доящий коров и прилаживающий желоб для облегчения стирки пеленок, вопреки авторским намерениям выглядит смешно и жалко.

"Лунная долина" - так назывался программный для позднего Лондона роман, напечатанный в 1913 году. В нем тоже порой оживали мотивы иной эпохи в творчестве писателя, когда темы и образы ему подсказывала жизнь пролетариата, когда были написаны "Люди бездны", рассказ "Отступник" (1906), изображающий обесчеловечивание человека "индустрией", статья о "Джунглях", "Железная пята". Героям "Лунной долины", прачке Саксон и возчику Биллу, выпадает на долю изведать несправедливость и нищету, пережить в дни забастовки голод и отчаяние. Но как только им приходит в голову счастливая мысль бежать из "мглы Окленда" на мирные загородные поля, к "естественному" бытию, кошмар их жизни сменяется ничем не омраченной радостью. Ведь люди в долине, как и встарь, "близки к природе и никто понятия не имеет ни о каких рабочих союзах и объединениях предпринимателей".

Верил ли в изображаемую им идиллию сам Лондон? Во всяком случае, хотел верить. Настроения последних лет его жизни можно передать в одном слове - усталость. Тишина Лунной долины, неброская красота окрестных холмов и лесов зачаровали его. Они несли покой и внушали иллюзию осуществившейся гармонии.

Его силы были подорваны убийственным темпом работы, который он выдерживал столько лет, и теперь наступил кризис. Самое горькое заключалось в том, что Лондоном все больше овладевало равнодушие к собственному творчеству. Он писал, рассчитывая только на профессиональное умение, хотя и оно начинало подводить. Он покупал сюжеты у начинающих авторов; редакторов он просил заранее сообщать, какого рода рассказ понадобится им в очередной номер. Репортеру социалистической газеты он сказал, что самым действенным стимулом для работы является мысль, что на гонорар можно будет приобрести еще одного породистого рысака или клочок земли под эвкалипты. Словно в отместку за это надругательство над самим собой жизнь не оставляла камня на камне от всех его деловых начинаний. Эвкалиптовая плантация принесла пятьдесят тысяч убытка. "Дом Волка" сгорел в ту ночь, когда закончили последние работы.

Что побуждало его ежедневно вставать до рассвета и просиживать долгие часы за рабочим столом? Зачем он выпускал в свет свои сырые, плохо написанные книги - "Мятеж на "Эльсиноре" (1914), удививший рецидивом как будто изжитых ницшеанских идей, "Алую чуму" (1915) с ее наивными пророчествами смертоносной эпидемии, которая опустошит города, "Звездного скитальца" (1915), где были перемешаны поверхностно усвоенные откровения мистических доктрин и обрывки не менее поверхностных познаний в средневековой истории?

Самый простой ответ, который дают все биографы Лондона,- погоня за деньгами. Едва ли только она. Лондон и прежде писал для денег, повторял самого себя и создавал почву для шаблонных представлений о нем как о писателе неглубоком, хотя и увлекательном. Маяковский точно сформулировал тот взгляд на Лондона, который у массового читателя сложился задолго до творческого кризиса писателя. "Вы говорили: "Джек Лондон, деньги, любовь, страсть" - это строчки из "Облака в штанах", написанного, когда Лондона знали едва ли не исключительно по его клондайкским новеллам.

Но помимо "денег" и "страсти", был еще "Мартин Иден", была "Железная пята". И кризис был вызван не только тем, что именно в последние годы Лондону потребовались особенно высокие гонорары. Дело было сложнее. Лондон чувствовал, что поддержать завоеванную неимоверным трудом высокую литературную репутацию самоповторением невозможно. Ему казалось, что в Лунной долине он нашел новую тему, открыл новую "истину", которую необходимо внушить миру. Но он обманулся в этих своих надеждах. Книги, излагавшие программу "опрощения", не расходились; успех "Время-не-ждет" объяснялся не финалом, а динамично написанными северными и "городскими" главами. Мир не желал слушать, как не воспринял он и "истины", поведанной Мартином Иденом. И подобно своему герою Лондон все чаще задумывался, в чем смысл его писательского труда.

Сломил его провал "Лунной долины". Сил для нового рывка не было; приходилось полагаться на навык да экспериментировать с необычной для себя тематикой, к которой Лондон совершенно не был готов, - вводить мистику, писать о средневековье. Скрыть вымученность всех этих несвойственных ему творческих устремлений не удавалось. И каждая новая неудача делала его все равнодушнее к судьбе своих книг.

Закатывалась звезда выдающегося художника, слишком рано растратившего себя. И все-таки закат не был совсем тусклым, и порой по нему можно было угадать литературную "погоду на завтра".

1911-м годом помечен "Мексиканец" - одна из лучших лондоновских новелл. Еще в написанной за шесть лет до этого "Игре" Лондон не только блеснул отменным знанием ринга, но и едва ли не первым в мировой литературе за его грязью сумел разглядеть и особую поэзию спорта, требующего огромного мужества и дающего человеку пережить высшее испытание всех его физических и волевых качеств. В "Мексиканце" поэзия "мужской игры" одухотворена кристально чистым революционным идеалом одного из ее участников - Филипе Риверы, сражающегося ради винтовок для восстания.

Но когда восстание началось и Лондон в 1914 году отправился в Мексику корреспондентом "Кольерс", его испугало увиденное, и он присоединил свой голос к тем, кто благословлял американскую интервенцию, видя в ней единственное средство навести "порядок" и подавить "анархизм". Конфликт с социалистами, завязавшийся после "Железной пяты", к этому времени стал непреодолимым. Социалистическая пресса единодушно и справедливо осуждала Лондона за его мексиканские репортажи; он ответил заявлением о выходе из партии. Он мотивировал свое решение тем, что социалисты растеряли боевой дух, и в этом был недалек от истины. Однако его уловка едва ли кого-нибудь обманула; Лондон уже очень далеко отошел от рабочего движения и жил совсем другими идеями.

Последний раз его талант блеснул в полинезийских и гавайских рассказах. "Сказки южных морей" (1911) и "Храм гордыни" (1912) оживляли в памяти многие мотивы его первых книг. Как и в северных новеллах, человек оказывается здесь лицом к лицу с природой, с бушующим ураганом, который сносит атоллы, с пенящимися громадами волн, в которых выплывают только самые сильные. Ограбленная Полинезия мстила за себя. Погибал в океане скупщик жемчуга, бессовестно обобравший туземца Мапуи, а огромная жемчужина возвращалась к хозяину; дряхлый Кулау, как некогда Имбер в "Лиге стариков", один воевал с целым подразделением колонизаторов, охраняя подступы к долине прокаженных. Сверкающий, полный контрастов мир тихоокеанских островов жил в этих книгах по законам "поэтического" реализма, по законам большой литературы.

В гавайских рассказах, составивших посмертно изданный сборник "На циновке Макалоа" (1919), Лондон ввел тему, подхваченную потом Хемингуэем и Фицджеральдом: краткий и блистательный праздник жизни, который заканчивается прощанием навеки, оставив единственный нестирающийся след в памяти и искупив собой всю будничность долгих и бессмысленных лет "благополучного" существования.

Мартина Идена манила "густая листва, пронизанная солнечными лучами". К концу жизни этот образ настойчиво преследовал и Лондона, побуждая бросить все и переселиться на Гавайи - к океану, к тропическим лесам и скалам, по которым скачут дикие козы. Но Мартин так и не добрался до своей вожделенной пустынной бухты. А Лондон все последние месяцы методично трудился над любовным треугольником "Маленькой хозяйки большого дома" и развлекательной интригой киноромана "Сердца трех". Мечта о Гавайях отодвигалась. И так и не сбылась.

Его самоубийство было, по всей вероятности, непредумышленным. Измученный уремией, Лондон не мог обходиться без морфия; приступ в ночь на 22 ноября 1916 года, видимо, был чрезвычайно сильным. Утром его нашли в безнадежном состоянии. В углу спальни валялись два пустых пузырька из-под лекарства. Доза оказалась смертельной.

Было бы явной натяжкой сказать, что он ушел в расцвете таланта. Перечитывая Лондона сегодня, убеждаешься, что многое сохранило интерес лишь для его биографов и для историков американского общества начала нашего века. Но к созданному им, к намеченным Лондоном путям литература возвращалась так часто и черпала из его опыта так щедро, что некоторые его произведения можно назвать современными и сегодня. Те, в которых всего полнее воплотилось его новаторское художественное видение. Те, в которых больше всего от его личности - бунтаря, скитальца, провозвестника великих битв, рабочего паренька с оклендской окраины, который шагнул в литературу как один из первооткрывателей конфликтов и героев XX века и остался в ней навсегда.