13. На пороге смерти

Джек приглашал Джоан пожить вместе с ним и Чармиан на ранчо. В своих письмах он настоятельно требовал, чтобы она высказала свое отношение к нему и ответила на поставленные им вопросы: "Ты хнычешь, что тебе всего двенадцать лет. Дорогая дочка Джоан, имей в виду, что Правда никогда не хнычет. Кроме того, дорогая моя дочка Джоан, если ты храбро взываешь к Правде, не бойся ее и не хнычь, когда она явится на твой зов".

Однажды воскресным вечером он отправился в Пидмонт и с ведома Бесс пригласил Джоан пожить у него. Через несколько недель Джоан ответила, что ей хорошо у матери и она не хочет никуда ехать. Джек был вне себя от бессильной ярости. Трудно с чем-нибудь сравнить те пространные, полные мстительных обвинений письма, которые он посылал тогда Джоан. Его письма к Бесс, резкие, как обычно, имеют оттенок буффонады - как будто он получал удовольствие, изобретая обидные фразы. Письма к Джоан, продиктованные больным рассудком человека, лишенного того, к чему он больше всего стремился, недобры.

Он писал ей о том, как объезжают жеребенка. Во время объездки животное должно избавиться от дурных привычек, но, если ничего не получается, выход один: "Отпустить жеребенка. Пристрелить, продать, избавиться от него. Что касается меня, то я больше жеребятами не занимаюсь". Вот так же, сообщал он дочери, он отрекся и от нее: "Увы, подобно жеребенку, ты уже испорчена своим тренером. Тебе лгали, тебя обманывали. Я знаю, это не твоя вина (мне очень жаль). Но когда тебе пришло время решать (вовсе не выбирая между матерью или мной), могу ли я немного помочь и подготовить тебя к скачке большого мира, ты уже была настолько испорчена своим тренером, что отказалась. Это не твоя вина. Тебя так воспитали. И твоя мать не виновата - она глупа от рождения, глупо живет и умрет в глупости.

Не знаю, погибнешь ли ты от неумной безропотности. Я твердо знаю, что до сих пор ты проявляла исключительную покорность своему тренеру. Можно обманывать и дурачить своего тренера и в то же время быть им испорченной. Думаю только, что ты слишком дипломатична, чтобы за что-нибудь погибнуть... Если ты будешь умирать и позовешь меня, я обязательно приду; при этом меня не волнует, придешь ли ты к моему смертному одру. Испорченный жеребенок - это всего лишь испорченный жеребенок, а я их не люблю".

Он не желал ничего больше слышать о ее успехах в школе и не предлагал послать ее в университет. "В восемнадцать-двадцать лет она превратится в "иссохшее от умственности, жеманное создание женского пола".

Все это могло причинить боль и зрелому человеку, а на ребенка должно было оказать страшное действие. Тем не менее переписка продолжалась. Джоан было велено просить у отца денег на платье и учебники. Его ответы свидетельствуют о финансовых затруднениях. Однажды он, жалуясь на них, отказал ей в совсем незначительной сумме, в другой раз послал ей четыре с половиной доллара, после чего у него в банке осталось всего три доллара сорок шесть центов. Случалось, он бывал настроен щедрее и великодушнее, хотел, чтобы у нее был "возвышенный ум, благородство, прекрасное тело, и в придачу ко всему остальному прекрасно одетое тело". В конце концов их взаимоотношения достигли той стадии, когда они неплохо ладили друг с другом на почтительном расстоянии - Джоан по крайней мере выказывает отцу приязнь, а Джек понимает, что только ожесточит ее, если опять примется за нападки.

Они с Чармиан пробыли на Гавайях с марта по август 1916 года. Они находились еще там, когда его письмо о выходе из Социалистической партии появилось в "Нью-Йорк колл". Там же был напечатан ответ, в котором утверждалось, что суровая критика Джека слишком "туманна и обща" и практически бессмысленна. Его слова о борьбе обернулись против него, ибо ему напомнили, что он сам, с тех пор как стал знаменитостью, совершенно отошел от борьбы. "Мы можем только заверить его в том, что, несмотря на его скучное и мирное членство в организации Глен-Эллен, рабочие в шахтах, в цехах заводов и фабрик, рядовые члены Социалистической партии сражаются, но их борьба не всегда может стать сюжетом для журнального очерка или фильма, зато она постоянна, решительна, бескомпромиссна, хоть и неприметна, это борьба долгая и упорная, плечом к плечу. Долгой тебе жизни, друг Лондон, и сбереги свой боевой дух до того дня, когда миллионами безвестных будет расчищен путь к победе - в тот день ты, наверное, снова окажешься с нами. Мы же будем и дальше делать все от нас зависящее, чтобы ты поскорее увидел этот день".

Он был уязвлен, но промолчал. Единственное его упоминание об этом содержится в записке, сопровождающей предисловие Джека к книге Александра Беркмана "Тюремные воспоминания анархиста". Беркман отверг предисловие, найдя его недостаточно благожелательным, и Джек отправил его в радикальный журнал, приписав: "Они отрицают, что я когда-либо помогал общему Делу, утверждая одновременно, что все годы нашего знакомства я казался им Мечтателем... Я мечтал лишь о том, чтобы мои товарищи были честны в мыслях. Пробудившись от мечты, я заметил, сколь они несправедливы, когда затрагиваются их предубеждения - точь-в-точь как все то стадо, которое составляет сегодня большую часть человечества".

Трудно сказать, насколько тяжело он был болен. "Уремия" - неточный термин, включающий ряд симптомов и изменений, возникающих в организме вследствие неспособности почек нормально выполнять свои функции. Джек всегда гордился своим "железным желудком", который теперь не принимал пищу. Однажды ранним утром на Гавайях его скрутила острая боль, вызванная камнями в почках. Чармиан писала, что болезнь, "если ее не обуздать, будет иметь летальный исход". В последних главах своей книги она подтверждает свою версию смерти Джека, делая, естественно, упор на болезни и почти не упоминая об алкоголе и психологическом факторе. То, что он был болен, сомнений не вызывает. Сохранилась фотография тех дней, на которой он сидит в кимоно под перголой. Подпись Чармиан гласит, что фотография запечатлела "императорское величие Джека Лондона". В позе действительно есть некоторая величавость. Но безжизненное лицо обрюзгло, резкие тени делают его похожим на маску.

Между ним и Чармиан не все шло гладко. Жить с тем человеком, в которого он превратился, было почти невозможно; можно только догадываться, какие раны он наносил, какую боль причинял. С другой стороны, и Чармиан в домашней обстановке оставляла желать лучшего. Во время поездок верхом и морских путешествий она была идеальным товарищем. Джек преклонялся перед ее выносливостью и твердостью характера. Но на ранчо или на Гавайях, где основным времяпрепровождением были приемы и брэнди, она становилась безучастной и в то же время очень обидчивой.

С тех пор как они были женаты, большую часть времени Чармиан отдавала секретарским обязанностям. Вначале она горела желанием ему помогать; когда они путешествовали, польза от участия Чармиан в делах Джека была очевидна. Она настояла на том, чтобы выполнять свои обязанности и в дальнейшем, когда объем секретарской работы значительно возрос,- одной из причин ее настойчивости, несомненно, было нежелание близко допустить другую женщину к Джеку. В последний год жизни мужа она передала эту работу Джону Берну, мужу Айды, покойной единокровной сестры Джека. Еще не так давно Чармиан сопровождала Джека повсюду, теперь она отказывалась уезжать с ним. Бывали такие периоды, когда они почти не виделись.

В Глен-Эллен супруги возвратились в августе, чтобы успеть побывать на летнем сборище клуба "Богема" и на ярмарке в Сакраменто, где должен был демонстрироваться племенной скот Джека. Он сам не смог присутствовать на ярмарке из-за приступа ревматизма. Хотя выставленные им животные и получили призы, ранчо преследовали несчастья. Все свиньи погибли от пневмонии, подхваченной, как считалось, на каменном полу роскошного, похожего на дворец свинарника. В октябре пал великолепный английский жеребец-битюг. Другая прекрасная лошадь заболела ревматизмом и вышла из строя. Фактически вся затея Джека с битюгами провалилась. Он надеялся, что его план улучшения породы увеличит поголовье и восстановит в правах репутацию ломовых лошадей. Вместо этого лошадей начали заменять тракторами.

Ко всему прочему ему пришлось участвовать в судебном разбирательстве по поводу плотины, которую он соорудил на склоне холма. Иск возбудили Нинетта и Эдвард Пейн. Жалуясь, что плотина задерживает воду, которая им необходима, они получили поддержку соседей и обратились в суд, надеясь добиться решения о ее сносе. Джеку пришлось торчать в суде. После одного заседания он вернулся домой и потерял сознание. Чтобы заглушить боль, он начал принимать наркотические средства, а их воздействие наряду с другими болезненными симптомами порождало приступы жалости к самому себе, чередовавшиеся с дурным, сварливым настроением. Он придирался к любому пустяку, чтобы затеять ссору, взвинчивал себя до бешенства, а потом впадал в беспросветную тоску.

В редкие минуты приподнятого настроения он обдумывал планы новых книг, жизни на ранчо, своего и Чармиан будущего. После войны он собирался завести трехмачтовую шхуну, на которой нашлось бы место для огромного рояля, вместительной моторной лодки, автомобиля, доктора и слуги, на которой они могли бы плавать вокруг света годами. Он купил вместительный несгораемый шкаф для хранения бумаг и встроил его в стену с камином. Поблизости продавался еще участок, и Джек подумывал купить его, построить там школу и универсальный магазин, чтобы на ранчо можно было жить замкнуто, не общаясь с внешним миром. Какие-то дурные слухи дошли до жены Эптона Синклера, Крэг. Она сказала мужу: "По-моему, он в беде. Думаю, тебе нужно его повидать". Синклер написал Джорджу Стерлингу, который посоветовал ему не вмешиваться. Он сам перестал бывать в Глен-Эллен. Джек стал ему чужим, даже Стерлинг не мог выдерживать установившийся на ранчо ритуал бесконечных коктейлей. И все же некоторые гости ранчо ощущали былое тепло и очарование, слушая, как Джек читал стихи из антологии Перси "Памятники древнеанглийской поэзии". Он коробками покупал граммофонные пластинки, в основном оперы, и мог часами сидеть на застекленной веранде, а слуга ставил их одну за другой.

Сам Джек, более чем кто-либо другой, отдавал себе отчет в своем возможном психическом расстройстве. Он ничего не предпринимал, чтобы побороть физическое недомогание, и его желудок постоянно отвергал пищу, которую он жадно поглощал. Зато Джек внимательно изучал статьи и книги по психоанализу. Чармиан была и источником его ярости, и утешительницей, с которой он делился своими страхами. С врачами он не советовался, опасаясь подтверждения того, что сходит с ума. Совершенно измучившись, он доверился Элизе, и ей пришлось пообещать, что, если наступит безумие, она не отправит его в сумасшедший дом, а будет сама ухаживать за ним. В предисловии доктора Беатрис Хинкл к "Психологии подсознательного" Юнга он жирно подчеркнул слова "Ум и воля, которые позволяют человеку заглянуть в его обнаженную душу и вынести страдания и боль, этим вызванные". Одинокий мальчик стал одиноким мужчиной. Однажды Элиза сказала ему: "Джек, ты самый одинокий человек на свете, у тебя никогда не было того, чего жаждало твое сердце". Он постоянно говорил о смерти и отстаивал право на самоубийство. Обсудив свои творческие планы с редактором одного журнала, он заметил: "Безносая всегда рядом". Теперь, вероятно, он размышлял о своей жизни с отчаянием и страхом.

21 ноября 1916 года он целый день не выходил из дому, а всю вторую половину дня проспал. Под вечер к нему пришла Элиза поговорить о делах на ранчо. Джек сразу заговорил о своей идее основать коммуну. Очень оживившись, он продолжал рассуждать об этом до самого ужина. После ухода Элизы Джек отказался от еды и взволнованно описывал Чармиан все, что собирается сделать. Затем как бы сама по себе его энергия иссякла, и он начал задираться, вызывая Чармиан на ссору. Затем и это прошло. Джек поставил на стол две проволочные корзинки с бумагами для чтения и надел на глаза зеленый козырек, которым пользовался во время работы. Они просидели так около часа, потом Джек сказал, что устал и собирается спать.

Чармиан вышла на прогулку. Около девяти она вернулась; свет в комнате Джека еще горел. Он обычно полулежал, обложенный подушками, и работал, пока не почувствует сонливость. По предложению своего лондонского агента Хью Мэсси он набрасывал план книги о собственной писательской карьере. В ночном блокноте он записал: "Автобиография социалиста", "Мартин Идеи" и "Морской волк" - нападки на философию Ницше, которых даже социалисты не разглядели.

Когда поздней осенью 1916 года билль Адамсона (8-часовой рабочий день для "Железнодорожного Братства") в последнюю минуту после двенадцатичасовых дебатов прошел через Палату представителей и Сенат и был подписан президентом Вильсоном, это вполне подтвердило мое предсказание о привилегированных профсоюзах в "Железной пяте".

Исторический роман на 80 000 слов - любовь - ненависть - примитивная жизнь. Открытие Америки норманнами - смотри об этом мою книгу, а также книгу "Фрей и его жена" Мориса Хьюлетта. Вывести происхождение их мифов из их собственного подсознания".

Он оставил короткую записку Джоан: "Дорогая Джоан,

В следующее воскресенье прошу тебя и Бесс позавтракать со мной в "Сэддл-Рок", и, если будет хорошая погода, мы прокатимся на лодке по озеру Меррит.

Если же погода будет плохая, можем пойти на какой-нибудь дневной спектакль.

Ответь мне сразу же.

Я уеду отсюда в следующую пятницу.

Из Калифорнии уеду через неделю, в среду.

Папка".

Он положил письмо в корзинку, чтобы слуга отправил его на следующий день. Немного почитал, книга называлась "Путешествие, огибая мыс Горн из Мэна в Калифорнию в 1852 году на корабле "Джеймс У. Пейдж". Примерно в то время, когда Чармиан вернулась, он положил между страницами обгоревшую спичку как закладку.

Наката ушел от Лондонов в конце 1915 года и поступил, в колледж. Перед уходом он привел на свое место и выучил нового японского мальчика по имени Секинэ. Тот на следующее утро в восемь часов отправился будить Джека и тут же бросился к Элизе, крича, что Джеку плохо. Элиза вбежала в спальню. Его тяжелое дыхание было слышно в коридоре; он лежал скорчившись, багровое лицо отекло. Она стала звонить доктору, но телефон не работал, и она разбудила Чармиан. Симптомы отравления были очевидны. Нечто подобное уже случилось с Джеком несколько недель назад. Они влили ему в рот крепкого кофе, но реакция была слабой. Джон Берн приехал в Соному и привез двух врачей. Телефон заработал, и они вызвали еще двух докторов.

Борьба за жизнь Джека продолжалась целый день. Его посадили на край кровати; двое работников поставили его на ноги. Чармиан, держа мужа за плечи, трясла его, кричала, стараясь добиться ответа. Врачи влили противоядие, промыли желудок, попробовали массаж и стимулирующие средства. Перед полуднем пришло сообщение об очередном бедствии на ранчо - прорвало плотину. Один из врачей попытался расшевелить его словами: "Вставайте, плотину прорвало, вставайте, вставайте!" Распростертый на постели Джек услышал. Секунд тридцать он слабо бил кулаком по матрацу. Но ничего более не последовало. Его перенесли к Чармиан на веранду, там положили на кушетку, и вечером он умер.

Как и в случае с пожаром, уничтожившим "Дом Волка", остается только гадать, что явилось причиной смерти. Рядом с кроватью обнаружили два флакона с сульфатом морфия и сульфатом атропина и бумажку с цифрами обычной дозы и дозы, превышающей норму. Один из врачей не сомневался, что Джек покончил с собой. Не исключено, что он по ошибке принял чересчур большую дозу, видимо мучаясь от острой боли, вызванной болезнью почек. Чармиан требовала, чтобы врачи ясно и недвусмысленно назвали причиной смерти болезнь. Они согласились, и газеты сообщили, что Лондон умер от "уремии как следствия почечной колики". Друзья, однако, были твердо убеждены, что это самоубийство.

Джек высказывал пожелание быть кремированным. Тело, сопровождаемое Элизой, перевезли в Окленд; Чармиан осталась в Глен-Эллен. Бесс и дочери присутствовали на похоронах, где Эдвард Пейн, названный в газетах "преподобным", произнес речь и прочитал стихи, написанные Джорджем Стерлингом. На другой день Стерлинг и муж сестры Бесс привезли урну с прахом на ранчо. Однажды Джек сказал, что хотел бы быть похороненным на холме в четверти мили от "Дома Волка" и чтобы на могилу положили огромную глыбу красного камня с развалин "Дома". Там и закопали урну, а потом через сосновый лес прикатили большой камень.

Письма и выражения соболезнования буквально захлестнули Чармиан. Люди, посылавшие их со всех концов света, не знали или не обращали внимания на противоречия и перемены в характере Джека. Для них он олицетворял дух молодости. Джек вышел из рабочих, боролся и рисковал; он создавал чудесные рассказы и бесстрашно призывал к революции, он был силен и прекрасен и умер еще молодым. Шведская девушка писала: "Он нравился мне больше всех писателей и людей на земле. Во время урока я получила записку от одноклассника: "Джек Лондон умер". Больше я не слышала, о чем говорилось на уроке". В Америке миссис Лютер Бербенк крикнула группе веселящихся молодых людей: "Перестаньте смеяться! Умер Джек Лондон".

Радикальная пресса великодушно закрыла глаза на прошлые обиды и объяснила его выход из Социалистической партии болезнью. Журнал "Мэссиз" писал, что он заставил биться "пульс революции" в литературе для масс, вспоминались и цитировались его ранние произведения и речи. "Интернэшнл сошиэлист ревью" опубликовал стихотворение, начинавшееся:

 "Умер наш Джек!
 Тот, кто вышел из нас
 И выразил наши обиды;
 Кто наши надежды воспел,
 Кто завещал нам сплотиться,
 Не медлить, не предавать;
 Он - тот, кто сумел 
 Заставить нас протянуть
 Наши сильные руки
 И шар земной в них принять".

"Самую высокопарную" надгробную проповедь, по словам Чармиан, произнес пастор из Беркли, который сказал, что "...Если бы Джек Лондон верил в бога, каким превосходным проповедником бы он стал!" Далее пастор сравнивал Джека с пророками Ветхого завета и говорил о его влиянии на "общественную и духовную жизнь своего времени". Вспоминая последний период жизни Джека, родственники и друзья обронили несколько намеков, смысл которых сводился к тому, что он находился на пути к отказу от материализма и признанию религии и власти сверхъестественных сил. Так считала его сестра Элиза. На самом же деле в яростных поисках причин своей душевной дисгармонии он, вероятно, хватался за любое объяснение, в какой бы сфере оно ни Лежало. Чармиан пишет, как она изумилась, узнав, что Джек обнаружил в предисловии доктора Хинкл к книге Юнга "осторожные намеки на свободу воли" - это было полной противоположностью его детерминизму и "закону жизни".

Нет никаких доказательств, что Джек изменил свои взгляды, выраженные в письме к Ралфу Касперу в 1914 году: "Я безнадежный материалист. Я считаю, что душа - не что иное, как сумма функций организма плюс привычки, воспоминания и жизненный опыт. Я верю, что, когда я мертв, я мертв. Я верю, что мертвый я так же перестаю существовать, как жалкий комар, которого прихлопнули". Однако его ближайшее окружение всегда питало надежды на перемену мировоззрения и всегда было готово взять на заметку любое отклонение от материализма. Спиритизм все еще был популярен; помимо Нинетты и Эдварда, склонность к нему проявляла и Элиза, страстно увлекавшаяся телепатией. Чармиан тоже не вполне избежала этих веяний - в ней слишком сильна была романтическая жилка. Написанная ею биография Джека снабжена двумя пространными гороскопами: удивительная ирония судьбы, учитывая ее отрицательное отношение к профессору Чейни.

Последним политическим заявлением Джека было письмо к новой политической партии. В августе 1916 года Социалистическая рабочая партия послала ему свой первый манифест. 21 сентября, за два месяца до смерти, он писал: "Прочтите, пожалуйста, мое заявление о выходе из Социалистической партии, и вы поймете, что я вышел из нее по тем же самым причинам, которые заставили вас создать новую партию.

Я был членом Социалистической Рабочей партии. Я отдал революционному движению четверть века своей жизни, ее лучшие годы, и понял, что движение это так же пассивно под давящей его пятой, как за тысячелетия до рождества Христова.

Спасет ли пролетариат сам себя? Если нет, то его вообще спасти нельзя.

Я поздравляю вас и желаю успехов в вашем деле. Я не испытываю никакой горечи. Мне только грустно, что пролетарии как будто смирились с тем, что они во веки веков останутся лишь пролетариями".

Но понимал ли Джек их программу, как и смысл своих собственных слов? Социалистическая рабочая партия отвергала реформизм, синдикализм, непосредственные сношения и любую форму компромисса с капиталистической системой; она провозглашала установление социализма путем парламентской революции и выступала против войны. Возможно, Джека привлекла одна фраза в декларации принципов партии - освобождение рабочего класса "должно быть делом рук самого рабочего класса".

Социалистическая рабочая партия была ответвлением Социалистической партии Великобритании, созданной в Лондоне в 1904 году. Когда Джек сидел в Ист-Энде, работая над "Людьми бездны", Хантер и его товарищи готовились выйти из Социал-демократической федерации и основать новую партию; исповедуемые ими социалистические принципы он теперь одобрял. Не исключено, что Джек всегда представлял себе социализм именно таким. Если так, тогда о нем можно говорить как о человеке, подчинявшемся своим эмоциям, переменчивым поветриям времени, соблазнам того стиля жизни, который его всегда привлекал. Но так ли это на самом деле, мы никогда не узнаем. Много позже, в 1944 году, Социалистическая рабочая партия напечатала его письмо в "Вестерн сошиэлист", сопроводив следующим комментарием: "Не понимая принципов, которые он поддерживал, он был пролетарием в душе". Это - исчерпывающая эпитафия.

Согласно завещанию Джека, душеприказчиками назначались Элиза Шепард и Уильям Гроувол, кузен Чармиан. Он обеспечил дочерей, Бесс, мать, но не слишком щедро, добавив: "Все, что они могут получить сверх указанного, является следствием доброты Чармиан К. Лондон, ее любезности, доброй воли и великодушия". За вычетом незначительных сумм все принадлежало ей.

"Причина, по которой я оставляю все свое имущество за вышеозначенными исключениями Чармиан К. Лондон, следующая: Чармиан К. Лондон благодаря своей личной судьбе, и, что более важно, личной помощи в моей литературной деятельности, и, что гораздо важнее, любви, поддержке, радости и счастью, которыми она меня дарила, является единственным человеком в мире, кто заслуживает и имеет право на мое имущество. Она, безусловно, достойна этого права, что я настоящим и подтверждаю с искренней сердечной благодарностью".

Конечно, долги имелись немалые, чему способствовало постоянное неумение Джека держать свои потребности на некотором разумном уровне,- неумение, естественно вытекавшее из его образа жизни. Элиза вспоминала, что в тот период, когда она вела счета, половина всех денег, заработанных Джеком, раздавалась и тратились на приемы гостей; если добавить сюда жалованье "обломкам общества", обитавшим на ранчо, то подобные траты составляли уже две трети доходов Джека. Однако, покончив с расточительством, направленным на удовлетворение любых капризов и прихотей, можно было привести дела в порядок и сравнительно скоро добиться стабильного дохода. Продажа книг Джека в Америке по-прежнему приносила большие деньги; кроме того, после его смерти осталось несколько неопубликованных рукописей.

С помощью Элизы Чармиан быстро и ловко управилась с имуществом Джека, проявив при этом способности, что весьма удивительно, поскольку при жизни Джека ей, по-видимому, не разрешалось принимать участие в его делах. Само собой разумеется, прекратились безрассудные подаяния и приемы, по отношению к его иждивенцам она не чувствовала никаких обязательств; фактически завещание подтвердило ее свободу от них, среди друзей Джека она провела жесткий отбор. Она договорилась с Бреттом о немедленном издании трех книг, оставленных мужем: нужно было расплатиться с долгами и выкупить закладные; выпустила она и свою книгу "Джек Лондон на Гавайях". После окончания мировой войны в 1918 году спрос на книги Лондона во всем мире вырос, как никогда. Чармиан побывала в Лондоне, где "Миллз энд Бун" издали почти полное собрание его сочинений. Эдмунд Корк, служащий литературного агента Хью Мэссиса, описывает ее как женщину средних лет, живую, необыкновенно энергичную, сразу заполнявшую собой любое помещение, куда она входила. Корк вспоминает, что она была очень решительной и неизменно требовала, чтобы все делалось по закону.

Кроме всего прочего, она позаботилась о том, чтобы легенда о Джеке Лондоне жила, пока жива она сама. 250 000 слов написанной ею биографии Джека были рассчитаны вовсе не на приверженцев истины, а на тех, для кого он был "символом юности и героического мужества". Она снова вступила в Социалистическую партию, чтобы отстаивать взгляды Джека Лондона и поддерживать его традиции. В 1917 году она вместе со Стерлингом присутствовала на съезде партии и присоединилась к У. Дж. Генту, Элтону Синклеру, Джону Спарго, Уоллингу и некоторым другим, настаивавшим на резолюции в поддержку войны, в которую Америка вступила,- позиция, которую занял бы Джек. "Ранчо Красоты", уменьшенное до легко управляемых размеров, предназначалось для туристов. Позже Чармиан превратила его в ранчо "для пижонов". До конца жизни она была прекрасно обеспечена за счет поступлений от продажи книг Джека по всему миру. После ее смерти в 1955 году право наследования перешло к сыну Элизы, Ирвингу Шепарду, а когда тот умер в 1975 году, литературным наследием Лондона стал распоряжаться сын Ирвинга Майло. Часть ранчо превращена в государственный парк, но более тысячи акров и по сей день находятся в собственности Шепардов.

Джоан Лондон стала личностью сама по себе, независимо от громкой репутации Джека и была выдающейся деятельницей радикального политического движения. Ее исследование об отце написано с более глубоким пониманием явлений общественной жизни, чем было у него. В ее книге описываются противоречия между трудом и капиталом того времени, и ему - по марксистской традиции - отводится тоже место в этом социальном конфликте. Умерла Джоан в 1971 году. Ее последняя книга называется "О, пожните урожай", в ней рассказывается о борьбе сельскохозяйственных рабочих в Калифорнии.

Среди социалистов имя Джека Лондона до сих пор вызывает ощущение надежности, которое странным образом заслоняет понимание того, что он был человеком по меньшей мере неустойчивым. Очень многие как из современного ему, так и последующих поколений отказывались верить рассказам о его шовинизме. Во время лекции Чарлза Лестора о Джеке Лондоне некий молодой человек из публики встал и зачитал высказывания Джека о первой мировой войне. Лестор ответил, что они не могли принадлежать человеку, которого он помнит: "Пусть утверждают, что он это говорил. Я знаю, что Джек ни за что не предал бы рабочий класс!" Джим Грэм, еще один из тех, кто учился марксизму в Северной Америке в первые годы нашего столетия, дал такой же ответ. Когда его спросили, как отзывался Джек о войне и превосходстве белого человека, он сказал: "Я уверен, что Джек никогда бы... Надеюсь, вы понимаете".

Подобное отношение через пятьдесят лет после смерти - когда недостатки отрицаются, а достоинства превозносятся - большая редкость, особенно если дело касается политических взглядов. Отчасти это объясняется ранней смертью Джека. Несмотря на поразительную трудоспособность и продуктивность, он так и не достиг высшего уровня идейного развития. Существовало несколько различных тенденций этого развития, заставляющих теперь гадать, какая из них главная и куда бы она могла привести. Все известные исследования о жизни и творчестве Лондона односторонни и рассматривают лишь отдельные аспекты его характера. Вместе с тем жизнь его была столь полной, будто он прожил не сорок, а все восемьдесят лет. Ее пестрота и насыщенность и определяют личность, достоинства и недостатки которой преувеличивались, словно в соответствии с бурными событиями его времени. Однако нельзя не испытывать к нему симпатию как к человеку, который мог бы стать другом каждого из нас.