14. То, на чем зиждется слава

Книги Джека Лондона иногда не воспринимаются всерьез. В лучшем случае к нему относятся как к писателю, способному развлечь, произведения его часто вызывают некоторое пренебрежение. Оскар Карджилл в своей работе "Интеллектуальная Америка" характеризует его, Эптоиа Синклера и Драйзера как "скучных и тяжеловесных последователей" таких ранних писателей-реалистов, как Фрэнк Норрис. По мнению Карджилла, нет особых оснований считать, что Джек Лондон и представители его школы знали или "хотели знать", каким на самом деле был "настоящий дикарь". Есть критики, признающие популярность Лондона, но объясняющие ее отнюдь не литературными достоинствами.

Однако такая литературная критика нередко забывает, что же такое литература. Наиболее популярная проза, по существу, недолговечна, ибо она лишь удовлетворяет запросы момента. С появлением новых запросов бьет последний час для предыдущих - они исчезают. Сегодня никто не читает Марию Корелли и А. С. Хатчинсона, и никто из критиков не настаивает на том, что их надо читать. Но если писатель продолжает отвечать вкусу многих читателей в течение долгого времени, он получает право на уважение и достойное место в литературе. Значит, запросы, на которые он отвечает своим творчеством, не случайны. Прошло шестьдесят лет со дня смерти Джека Лондона и семьдесят с тех нор, как были написаны его главные книги. Большинство из них переиздается до сих пор по всему читающему миру. Джека Лондона нельзя предать забвению.

Больше всего поражает количество созданных им произведений. Первая его книга вышла в 1900 году. Включая семь опубликованных посмертно, к концу 1916 года было выпущено 50 книг, то есть в среднем выходило по три книги в год. Вдобавок он оставил заметки и наброски еще для нескольких и написал половину "Бюро убийств" (оно было завершено Робертом Л. Фишем и увидело свет в 1963 году). Многие его книги невелики по объему. В среднем сборник рассказов составляет 50 000 слов; другие произведения - "Зов предков", "Алая чума", "Игра" - не столь велики, чтобы считаться романами. Исходя из обычных стандартов, применяемых к прозаическим произведениям, можно поместить все сочинения Джека примерно в тридцать книг среднего объема вместо пятидесяти. Все же и это немало для шестнадцати лет работы. Если добавить сюда его журналистику, то как раз и получится приблизительно по тысяче слов в день на протяжении всего этого времени.

Оставим примерно треть написанного им. Сомнительно, чтобы кто-нибудь сегодня читал "Рассказы Южных морей" или "Сердца трех". "Путешествие на "Ослепительном"" и "Рассказы Рыбачьего патруля" - небылицы для школьников; "Дочь снегов", "Лютый зверь" и "Маленькая хозяйка Большого дома" представляют интерес только для студентов, изучающих его творчество. Названные и некоторые другие произведения написаны исключительно ради денег, в них нет претензий па долговечность и ничего привлекательного, кроме имени автора. Три пьесы Джека - "Презрение женщины", "Кража" и "Сеятель желудей" - не имели успеха, и многие даже не слышали об их существовании.

Что касается оставшихся двух третей наследия писателя, на которых и основана его популярность, то оно замечательно тем, насколько он опережал вкусы и умонастроения своего времени. Джек быстро достиг славы как писатель, повествующий о ярких и захватывающих приключениях на далеком холодном Севере или на море. Как только установилась его репутация мастера рассказа, любая вещь, вышедшая из-под его пера, вряд ли могла быть отвергнута. Тем не менее качество книг Джека Лондона, которые наиболее широко читаются и высоко ценятся сегодня, в дни их первой публикации считалось сомнительным. "Зов предков" и "Люди бездны" имели успех вопреки ожиданиям. "Железная пята", "Дорога", "Мартин Идеи" и "Звездный скиталец" ("Смирительная рубашка") были встречены либо прохладно, либо с откровенным пренебрежением. Чармиан в биографии Джека лишь мимоходом упоминает о последних четырех произведениях, потому что они не пользовались популярностью и тогда, когда она писала свою книгу. Все же без них он бы никогда не прославился, а остался бы, вероятно, писателем с репутацией превосходного рассказчика, не создавшего ничего значительного в области крупных форм.

Выше уже шла речь о причинах сомнений, тревоживших Джека в 1903 году перед выходом "Зова предков",- он отступил от принятой тогда сентиментальности в изображении животных и не знал, как примет это публика. Оставляя в стороне "Железную пяту", поскольку она в любом смысле случай особый, можно обнаружить какие-то общие черты и в других книгах, не завоевавших популярности при жизни Джека и даже не рассчитанных на быстрый читательский успех. "Дорога" и "Смирительная рубашка" описывают тюрьмы с беспощадной достоверностью. В этом и состоит самая сильная сторона "Смирительной рубашки". Исторические фантазии в этом произведении либо ничем не примечательны, либо расплывчаты, но изображенный в ней карцер властно завладевает воображением читателя. В первые годы века подобный материал совершенно не годился для литературного произведения. Эмоциональный рассказ Уайльда о тюремном заключении в "Балладе Редингской тюрьмы" расценивался как достаточно смелое противопоставление картинам тюрем у Диккенса, где носители порока получают по заслугам. Показывая жестокость тюремной системы, Джек Лондон вполне откровенно заявлял, что правосудие - мошенничество и обман, и тем самым на целое поколение опередил свое время.

"Мартин Идеи" не понравился публике своим пессимизмом, неспособностью героя быть счастливым. Преодолев все препятствия, стоявшие перед ним, он обнаруживает, что утратил веру и остался в одиночестве. Полвека спустя в популярной литературе без счастливых концов тема эта тоже станет обычной и понятной, ее уже считали приемлемой и в 20-е годы нашего века, но в Америке перед 1914 годом она наводила на мысль о нездоровой рефлексии. Нападки на стиль жизни среднего класса и миф об успехе тоже вошли в моду позже. Когда же был опубликован "Мартин Идеи", содержащаяся в нем критика вызвала некоторое охлаждение читателей к его автору. Почему это молодой человек, у ног которого лежит мир, презирает общество и успех и в конце концов решает покончить самоубийством?

Темы произведений Джека Лондона были почерпнуты из его непосредственного жизненного опыта, и он разрабатывал их, вовсе не стремясь быть "приятным". Многие его рассказы автобиографичны - в них повествуется о действительных случаях из жизни либо откровенно, от первого лица, либо с незначительными изменениями имен и обстоятельств, как в "Дороге" или "Джоне Ячменное Зерно". Он нередко пользовался именами знакомых ему людей, что было бы совершенно немыслимо для преследуемых за "клевету" английских писателей. Один из подобных примеров - Эрнест Эвергард, хотя Джек заимствовал лишь имя, не касаясь личности кузена, виденного однажды в жизни. В других случаях он описывал человека, сохраняя его собственное имя. Из клондайкской поры на страницы его книг пришли Элам Харниш, герой "Время- не - ждет"; отец Рубо, священник из "Сына Волка", и, возможно, самая поразительная из всех, Фреда Молуф. В рассказе "Женское презрение" она фигурирует как добросердечная проститутка; когда они впервые встретились, она была танцовщицей в Доусоне; много лет спустя, узнав, что она живет в Сан-Франциско, Джек подарил ей свою книгу.

Рассказы Джека кажутся правдивыми. Они, несомненно, правдивы в деталях. Когда их достоверность ставилась под сомнение, он всегда мог отвести любые упреки с уверенностью очевидца. В 1905 году ему пришлось отвечать на статью под названием "Канадские фальсификаторы", напечатанную в журнале "Канада Уэст". Вот характерная часть письма: "Вы возражаете против возгласа погонщика собак "Пошли, вперед". Практически все мои северные рассказы ограничены Клондайком и Аляской, где единственной командой для собак, приказывающей им встать и двигаться дальше, была эта фраза. И спорить тут нечего. Любой, кто побывал на Клондайке и Аляске, подтвердит мою правоту".

Он писал клондайкскому знакомому: "Конечно, Бэк списан с твоего пса в Доусоне, и усадьбы судьи Миллера и судьи Бонда - все как в действительности, вплоть до насосной установки для артезианского колодца и цементного плавательного бассейна".

Все же использование в литературном произведении реально существующих людей и имевших место событий как таковое еще не является реализмом. Самое привлекательное в рассказах Джека Лондона состоит в том, что они вовсе не являются сугубо достоверными; это - романтические фантазии. И не только потому, что приближают к обитателям города далекий мир удивительных и волнующих приключений, но и потому, что в них он изображен таким, каким читатель хочет его видеть, а вовсе не таким, каков этот мир на самом деле. Пьянство и азартные игры в салунах Клондайка показаны без убожества, сопровождавшего их в реальной жизни, - у Джека это часть безрассудного, но мужественного существования, которое ведут сильные мужчины и прекрасные женщины. Герои сочетают великолепные физические данные с интеллектуальной мощью. Мартин Идеи и Эрнест Эвергард обладают такой мускулатурой, что на них буквально трещит одежда. Элам Харниш - человек "приметной внешности"... "Он жил жизнью первобытной и напряженной,- и об этом говорили его глаза, в которых словно тлел скрытый огонь..."^* В салуне Тиволи он побеждает любого в нехитром состязании - Прижимая руку противника к стойке бара. По тому же образцу обрисованы и второстепенные персонажи: "Эти люди прошли самую суровую школу кулачных расправ в бесчисленных ожесточенных стычках, знали цену крови и поту, лишениям и опасностям; и все же им не хватало одного свойства, которым природа щедро наделила Харниша: идеально налаженной связи между нервными центрами и мускулатурой... И вдобавок ко всему он обладал сверхсилой, какая выпадает на долю одного смертного из миллиона,- той силой, которая измеряется не величиной ее, а качеством и зависит от органического превосходства самого строения мышц"^**.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 7, с. 123.)

^** (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 7, с. 29.)

Последняя часть отрывка бессмысленна. Да были ли товарищи Джека по Клондайку действительно таковы? По меньшей мере маловероятно. Более того, совершенно ясно, что "золотую лихорадку" на севере породило в значительной степени желание разбогатеть, а называть это желание алчностью или нет, дело вкуса.

В то же время фантазии Джека Лондона не похожи на те, что обычно создают самые популярные писатели. Он сочинял их для самого себя. Практически всю жизнь его сопровождали романтические образы, мешая разглядеть, что на самом деле представляют собой те или иные люди и вещи. Именно этим объясняются неудачи в личной жизни и крушение замыслов; идеализация его опыта, описанного в рассказах,- это не просто взгляд с безопасного расстояния, но, напротив, надежды, с которыми он отправился приобретать этот опыт и которые сумел сохранить, приобретя его. Он сохранял эти надежды и потому, что "устричное пиратство", морские плавания, бродяжничество и Клондайк длились недолго, что позволило ему ощущать себя членом великого и славного братства, избежав при этом отрезвляющего влияния времени. Он погружался в приключения и выныривал из них, не утратив мальчишеского видения мира, почерпнутого из книг.

Его кругозор ничем не отличался от кругозора его читателей. Они думали, что север населен людьми типа Мэйлмюта Кида, с которым все время происходят разные приключения, но точно так же думал и он. Он выражал их уверенность, что такая жизнь стоит много больше обычного человеческого существования, что она воспитывает людей высшей породы. Именно об этом размышляет Смок Белью: "В одиночестве, лишенный возможности перекинуться с кем-нибудь словом, он много думал, и мысли его были глубоки и просты. Он с ужасом думал о том, как попусту прошли для него годы его городской жизни, о бездарности всех школьных и книжных философий, об умничающем цинизме редакций и художественных мастерских, о ханжестве дельцов, отдыхающих в своих клубах. Они не знают, что такое волчий аппетит, крепчайший сон, железное здоровье; никогда они не испытывали настоящего голода, настоящей усталости, им незнакомо опьянение работой, от которой вся кровь в жилах бурлит, как вино"^*.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 3, с. 494-495.)

В некоторых рассказах фантазия хватает через край, например в превосходно написанном рассказе "Рожденная в ночи": о подобной любовной истории вдали от цивилизации время от времени грезит большинство мужчин.

Несомненно, тысячи людей в то время почти верили, что, предоставься им случай, они бы сделались участниками подобных приключений - легенда о жителях фронтира все еще жила. Слава Джека-реалиста частично основывается на этой вере и на том, что в его рассказах жизнь предстает во всей своей суровости. В них часто встречается смерть, обычно насильственная, постоянно толкуется о болезнях, цинге, обмороженных руках и ногах; в нескольких рассказах Южных морей упоминается проказа. Эта склонность к исключительным ситуациям - еще одна из черт его романтизма: все трудности и суровые испытания призваны лишь подтвердить "закон жизни", установленный Джеком. Закон заменяет объяснения и делает лишними человеческие усилия. "Так оно и есть",- говорит автор.

Эта мысль лежит в основе нескольких рассказов. Лучшим из них, по-видимому, является "Кусок мяса" - рассказ о боксере. Его главный герой, стареющий, запутавшийся в долгах боксер, вынужден участвовать в бое с молодым, подающим надежды соперником. Ему чуть-чуть не хватает сил для победы над более быстрым и мощным противником. По пути домой он думает, до чего все было убого, и о том, что он победил бы, если бы мог съесть до матча кусок мяса. Совершенство рассказа в том, что он на этом и кончается - без выражения каких бы то ни было чувств; придет время, и то же самое произойдет и с молодым боксером. Мы понимаем, что так оно и есть, но нельзя избавиться от чувства - ведь автору нравится, что так оно и есть,- "закон", подобно богу, располагает, безразличный к тому, что предполагает человек.

Наложение романтических представлений на живой, зачастую суровый опыт вызывало некоторую несостоятельность картины. Некоторые рассказы неудачны потому, что Джек не мог выйти за пределы романтических иллюзий и представить, что действительно думали бы и чувствовали люди в подобной ситуации. В этом слабость "Северной Одиссеи", несмотря на описанную в ней захватывающую погоню. Даже "Любовь к жизни", один из самых сильных его рассказов, приближается к черте, за которой начинается ложный пафос, когда героя спасают и он приходит в себя после всего, что выпало ему на долю, окруженный людьми.

О самых слабых произведениях Джека, наспех сочиненных небылицах уже говорилось. Среди лучшего, что он создал,- ряд рассказов, упрочивших его репутацию одного из крупнейших мастеров жанра. Сборник этих знаменитых рассказов должен включать "Отступника", "Мексиканца", "Любовь к жизни" - его финал скорее несообразен, нежели слаб,- "Кусок мяса", "Рожденную в ночи" и "Костер". Есть еще несколько рассказов, превосходных во всех отношениях: "Фрэнсис Спейт", "Под палубным тентом", "Мясо", "Польза сомнения". Вдобавок "Путешествие на "Снарке" и "Дорога" состоят из эпизодов, воспринимаемых как вполне законченные: "Хобо, проходящие ночью" и "Подчинив ее" - жемчужины прозы, как увлекательные, так и поучительные.

В общем, литературное значение рассказов отрицалось главным образом из-за содержания. Каким бы ни было качество рассказов Джека, их не принимали всерьез, поскольку заключенный в них материал не отражал жизнь такой, как ее видели массы людей, а фактически предоставлял возможность бежать от действительности. Это относится не только к рассказам о Клондайке и Южных морях, но и к тем, где идет речь о боксерах и бродягах; они тоже повествуют о притягательном фантастическом мире людей сомнительной репутации. Можно сравнить его с американскими писателями начала века, например с Синклером Льюисом, который, владея искусством повествования хуже Джека, заслужил похвалы критиков за нарисованную им картину всем известного современного общества. Поскольку общество претерпело изменения, нет никаких причин считать Лондона писателем менее высокого класса. В литературе его место рядом с Мопассаном. И если его кругозор был чересчур ограничен, чтобы поместить его па вершинах литературы, то в жанре образного, изобретательного рассказа его трудно превзойти.

Говорят, писатели выдерживают или но выдерживают "проверку временем"; действительно, многие книги некогда популярных писателей уже через два поколения скучны. Любой, кто берет в руки книгу Джека Лондона, чувствует, как его захватывает развитие событий и живость стиля. Так бывает и тогда, когда история нелепа; все равно она обладает качеством (возможно, в нем и скрывается искусство рассказчика), заставляющим воспринимать чрезмерно мелодраматичные события как реальные. Обратимся к известному эпизоду из "Железной пяты", в котором Эвергард поднимает вопрос о получившем увечье Джексоне. Он обращается к героине: "...платье, которое вы носите, залито кровью рабочих. Пища, которую вы едите, приправлена их кровью. Кровь малых детей и сильных мужчин стекает вот с этой крыши. Стоит мне закрыть глаза, и я явственно слышу, как она капля за каплей заливает все вокруг.

Он и в самом деле закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Слезы обиды и оскорбленного тщеславия брызнули из моих глаз. Никто еще не обращался со мной так грубо. Поведение Эрнеста смутило даже папу, не говоря уж о добряке епископе"^*.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 5, с. 40.)

Образ стекающей капли крови был бы хорош в речи с трибуны либо в памфлете, но невозможно представить его в живой беседе и вдобавок трудно допустить, что он вызвал описанный эффект. Более того, однорукий Джексон тут же проходит мимо окна, как будто бы ему специально дали знать. Но действие разворачивается столь стремительно, показывая в истинном свете неприглядные условия в промышленности, что читатель приемлет не только речь Эвергарда, но и немедленный переход девушки на позиции социализма.

Ранние рассказы Джека несут следы влияния Киплинга. Само повествование выстроено крепко, но нередко встречаются рассуждения, наводящие на мысль, будто Джек все еще учится писать хорошо. Эти декларации исчезают, когда приходит уверенность в себе, и после выхода первых двух-трех книг у него вырабатывается собственная манера письма. По сути своей это стиль журналиста, приближающийся к репортажу, когда он описывает какие-то события. Но в нем есть еще одна особенность журналистской манеры, которая стала самым большим пороком его стиля, - повторы. Повторение отдельных фраз - полезный художественный прием - превращается в легкий способ достижения беспроигрышной выразительности. В его письмах масса повторов, особенно когда он что-то порицает. Когда читаешь рассказы, написанные в последние пять лет его жизни, повторы вызывают недоумение. Есть они и в "Лунной долине": "Будьте всегда под покрывалом, под многими покрывалами. Закутайтесь в тысячи радужных, сверкающих оболочек, в прекрасные ткани, украшенные драгоценными камнями. И никогда не давайте сорвать с себя последнего покрывала. Каждый раз набрасывайте на себя все новые, и так - без конца. Но не давайте мужу это заметить. Пусть каждущий вас возлюбленный будет уверен, что вас отделяет от него только одно, последнее покрывало, что каждый раз именно его-то он и срывает. Пусть он будет в этом уверен. На самом деле должно быть иначе: пусть наутро он убедится, что последний покров все же ускользнул у него из рук,- и тогда он не узнает пресыщения"^*.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 6, с. 134.)

Это отрывок из описания на несколько страниц, где повторяется то, что с успехом можно сказать в пяти-шести предложениях, и таких примеров множество. Этот стиль стал причиной многих бед, ибо создатели "массовой беллетристики", естественно, использовали Джека Лондона в качестве образца и брали на вооружение его словесные приемы как эффектное средство "выразительности". Так, прием бесконечного повтора ключевых фраз и выражений стал основным инструментом любого рода литературы, лишенной мысли, и характерен для самого "жестокого" гангстерского романа.

Однако созданное Джеком в период расцвета зачастую превосходно. В этих произведениях есть не только динамически развивающееся действие, но и великолепные описания. "Зов предков" содержит ряд остающихся в памяти картин Севера, который он знал: "Проходили месяцы, а они все бродили среди диких просторов этой неисследованной земли, где не было людей, но где когда-то побывали люди, если верить легенде о покинутой хижине. Переходили горные хребты, разделявшие реки, и не раз их здесь застигали снежные бураны. Дрожали от холода под полуночным солнцем на голых вершинах между границей лесов и вечными снегами...

Осенью они очутились в волшебной стране озер, печальной и безмолвной, где, должно быть, когда-то водилась дичь, но теперь не было нигде и признака жизни - только холодный ветер свистел, замерзала вода в укрытых местах да меланхолически журчали волны, набегая на пустынный берег"^*.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 1, с. 619-620.)

Эти описания почерпнуты из его записных книжек и образов, запавших в память со времен юношеского чтения. Позже перед ним возникла проблема поисков сюжетов и конфликтов для своих произведений. У него хранились коробки газетных вырезок, и во всем, что Джек читал или наблюдал, он высматривал темы. О рассказах Джека "Закон жизни", "Любовь к жизни", "Костер" и "Отступник" высказывалось мнение, что его сильные качества как писателя проявляются в изображении героя-одиночки в однажды заданной ситуации. Однако более внимательный анализ рассказов не дает основания для подобных выводов. Скорее всего, он зависел от того, появится ли или будет подсказана идея какого-то действия, которое должно произойти вопреки хорошо знакомым ему обстоятельствам. Результат больше зависел от отношения Джека к работе и, пожалуй, более всего от событий его личной жизни.

В принципе существуют две категории читателей Джека Лондона. Одних интересуют его приключенческие рассказы, завоевавшие огромную международную читательскую аудиторию; с другой стороны, он писатель, представляющий особый интерес для социалистов и радикалов. Разумеется, эти категории нередко совпадают, однако различать их все же необходимо; "Зов предков" и "Белый клык" считаются классикой в Испании, но его политические произведения там запрещены^*. Симпатии, которые питали к нему радикалы, тесно связаны с легендой о том, что он, невзирая на свои эскапады, был защитником обездоленных; и все же их глубинный источник заключается в мечте социалистов о "литературе для рабочего класса". Мечта эта существует со времени возникновения рабочего движения, но из нескольких писателей, наиболее близко подошедших к ее воплощению, Джек Лондон - единственный, кто достиг славы.

^* (Так было во времена диктатуры Франко,- Прим. ред.)

Идея состояла в том, чтобы литература, пропагандистская по содержанию, обладала и художественными достоинствами. Создававшаяся в тот период литература выражала ценности существующего социального строя; как писал Маркс, господствующие идеи каждого века всегда были идеями господствующего класса. Литература рабочего класса была бы не только нужнее и понятнее, но ее рост стал бы выражением и мерой силы рабочего движения. Такие писатели, как Уильям Моррис и Бернард Шоу, хотя и были любимы, не могли удовлетворить все требования. Они воплощали просвещение и разум, но не с пролетарских позиций. Нужны были писатели - выходцы из среды рабочих, которые смогли бы выразить их растущее самосознание и всегда оставались бы верными своему классу.

В этом смысле такая книга, как "Люди бездны", уникальна. Любой ее читатель будет захвачен описанием лондонских трущоб, но особое значение книге придает точка зрения Джека. Формально он был переодетым наблюдателем, но тем не менее он разбирался, что важно, а что нет, ибо сам вырос в нищете и с детства знал тяжелый труд. В противном случае маскировка могла бы и не принести пользы: ведь существуют черты облика, поведения, походки, которые более откровенно говорят о классовой принадлежности, нежели одежда. В то же время он достаточно утвердил свою писательскую репутацию, чтобы писать правду, не стремясь оправдать или заклеймить то, что наблюдал в Ист-Энде.

Сравнивая "Людей бездны" с другими книгами, описывающими условия жизни бедняков, легко заметить характерные черты произведения Джека. Работа Энгельса "Положение рабочего класса в Англии в 1844 году" является классическим и образцовым исследованием трущоб, где дается объективное изложение ужасающих фактов. Написана она с сочувствием и негодованием. Но ей недостает каких-то личных, второстепенных штрихов, которые в конце концов больше всего врезаются в память, как после прочтения "Людей бездны": двое голодных, подбирающих корки хлеба; юноша, протягивающий костлявую руку за подаянием. На нашей стороне Атлантики существует самая выдающаяся из всех книг о жизни рабочего класса - "Филантропы в рваных штанах" Роберта Трессела, Она также написана изнутри "ада, одним из проклятых", Как и произведения Лондона, она необыкновенно популярна среди рабочих, но ее слабость в том, что Трессел не был писателем, он не знал, как отбирать, как избавляться от лишнего и как наилучшим образом организовать жизненный материал.

Разумеется, существовала описательная литература, созданная в начале века в недрах социалистического движения. В Америке она была весьма обширной: фирма Керра в Чикаго издала целую библиотеку работ по философии, истории и экономике. Они получили широкое распространение в англоязычных странах - их по сей день можно обнаружить на книжных полках социалистов, - но вряд ли они популярны: их задача заключалась в том, чтобы содействовать просвещению обращенных и вооружать их фактами, а литература рабочего класса должна облечь социалистические идеи в доступную форму - быть может, изобразив реальные драматические коллизии и обстоятельства.

Эта задача была превосходно выполнена в "Железной пяте" и "Мартине Идене", хотя дело не обошлось без романтических преувеличений. Все доводы буржуа легко опровергаются. С любыми философскими затруднениями Эрнест Эвергард расправляется с помощью своего техасского афоризма: "Не поверю, пока не подержу в руках"^*. "Метафизики, господа, это шаманы. Разница между вами и эскимосами, чей бог носит оленью шкуру и питается ворванью,- это тысячелетиями накопленный опыт, и только.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 5, с. 23.)

- Мысль Аристотеля владычествовала в Европе двенадцать столетий,- напыщенно провозгласил доктор Боллингдорф.- Хотя Аристотель был метафизиком.

Сказав это, он обвел глазами присутствующих, с удовлетворением отмечая сочувственные улыбки и одобрительные кивки.

- Ваш пример неудачен,- возразил Эрнест.- Вы ссылаетесь на самый темный период истории. Он так и называется: "темное средневековье". Это был период, когда метафизика подавила науку. Физику она свела к поискам философского камня, химию - к алхимии, астрономию - к астрологии" 2.

Мартина Идена вводит в такую среду, где рабочие обсуждают интеллектуальные вопросы в связи с жизнью, его друг Бриссенден: "...ему казалось немыслимым, что все это происходит наяву, да еще где, в рабочем квартале, к югу от Маркет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами, вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия, вошедшая в плоть и кровь спорщиков, кипящая и бушующая в их речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами"^*, Такое изложение заставляет читателя, который, возможно, ощущает, что есть вещи, ему непонятные, но требующие, чтобы их принимали на веру, чувствовать себя сопричастным тайне. Читатель понимает, что все это имеет прямое отношение к повседневной жизни, и это неудержимо притягивает его. Побывав на дискуссии, Мартин Идеи "взволнован, как ребенок, в первый раз посетивший цирк", и читатель, видимо, разделяет его чувство. Иными словами, обе книги выполняют популяризаторскую функцию. Нечто подобное происходит и в "Морском волке", хотя Волк Ларсен не идет дальше громких фраз. В то же время общественные проблемы представлены понятно и увлекательно. Рядом с этими откровениями приключения, описанные в "Дороге", становятся захватывающим дополнением. Они воспринимаются как выходки бунтаря, который дурачит власти и вообще все буржуазное общество.

^* (Дж. Лондон. Собр. соч., т. 5, с. 540.)

Под углом зрения литературы рабочего класса основная тема "Железной пяты" обсуждалась редко и не вызывала беспокойства. Книгу эту без особой натяжки можно было назвать и антирадикальной, во всяком случае, она написана человеком, менявшим взгляды. В большинстве своем радикалы, однако, удовлетворялись тем, что это книга "о социализме", к тому же единственная книга подобного рода, ставшая бестселлером. Но при всех ее недостатках мы не отказались бы иметь побольше таких книг. Возможно, огромное значение "Железной пяты" не столько в ее содержании, сколько в самом типе книги. Согласно одному из уничижительных определений Карджилла, в ней изображен "грубый тип социализма, за который и выступал Джек Лондон". Но социализм действительно "груб". Он немыслим без требования рабочего класса стать хозяином своей судьбы; другой социализм в его жантильном виде - не что иное, как интеллектуальная поза.

Достоинство произведения Джека Лондона о социализме и революции и состоит в этой "грубости" - в простоте и силе, при этом он сумел отразить такое сочетание социальных факторов, которое трудно было воспроизвести. Здесь и быстрая, почти насильственная трансформация американского общества; и рост активного, но запутавшегося радикального движения; и технические нововведения, вызвавшие к жизни популярную прессу и ее поиски писателей, которые передали бы дыхание времени. Лондона-писателя можно сравнить с социальным типом, уже не одно столетие известным в Англии, но преходящим для Америки,- рабочим-самоучкой. Некоторые особенности его личности возникли по воле обстоятельств: если бы он получил другое воспитание или остался бы в университете, он был бы другим, более приспособленным к обществу. Но в этом случае мы вряд ли бы имели писателя, который, не считая себя ученым и литератором, говорил: "Прежде чем люди присвоили мне подобные титулы... я работал на консервном заводе, на маринадной фабрике, служил матросом и, бывало, месяцы проводил в поисках работы, стоя в рядах безработных; именно пролетарскую сторону своей жизни я уважаю больше всего и останусь ей верен до самой смерти".