5. Исполнение желаний

Вернувшись, Джек стал искать работу. Он разрывался между непреодолимым желанием писать и необходимостью поддерживать овдовевшую мать. Флора просрочила арендную плату и задолжала по счетам. Элиза, помогавшая ей, на сей раз была в отъезде. К тому же в семье прибавился лишний рот. Джонни Миллер, внук Джона Лондона от первого брака, превратился, по существу, в приемыша Флоры, проводя у нее весь день, пока мать была занята.

Работы не было. Джек заложил велосипед, серебряные часы, подаренные Шепардом перед отъездом па Клондайк, а также плащ покойного Джона Лондона. Он обращался в прачечные и на фабрики, однажды пошел по объявлению, приглашавшему натурщиков. Проведя месяц дома, в августе он ненадолго снова заболел местной "золотой лихорадкой" и отправился в горы Калифорнии. Потом вернулся к случайным заработкам своих детских лет - мытью окон, стрижке лужаек и газонов. Он продолжал писать рассказы о Клондайке и посылал их в газеты и журналы. Первый остался без ответа, а второй возвратили с пометкой редактора: "Интерес к Аляске сейчас заметно упал". За семь дней он написал повесть в 20 000 слов и послал ее в "Юс компаньон", и опять безуспешно.

Летом он подал прошение на должность почтового служащего, прошел вступительные испытания и стал ждать результата. Зная свою способность мобилизоваться, помогавшую ему в прошлом, он был уверен, что проскочит и на этот раз; а работу на почте одобряли и друзья и семья. Флора уговаривала его не покидать домашний очаг - она получала маленькую пенсию и опять начала давать уроки музыки. Элиза тоже хотела, чтобы у брата было постоянное и приличное занятие. Она всегда верила в него, восхищалась его способностями и неизменно ему помогала. В одном из писем этого года к Мейбл Эпплгарт он писал о сестре, справедливо замечая: "Если бы я следовал ее советам, слушался ее, я служил бы сегодня клерком за сорок долларов в месяц, чиновником на железной дороге или кем-нибудь еще в этом роде. У меня была бы зимняя одежда, круг приятных знакомых, я ходил бы в театр, принадлежал бы к какому-нибудь ужасному обществу обывателей, говорил бы, думал и поступал точно так же, как они... она давно заметила, что у меня голова работает несколько лучше, чем у других, несмотря на мои неудачи и невезение; что я непохож на большинство ребят нашей округи, и поэтому привязалась ко мне. Но главное, она одинока, бездетна, муж у нее больной и т. д.; ей надо было кого-то любить".

То, как, по мнению Джека, видела его будущее Элиза, полностью совпадало с пожеланиями Мейбл. Он был по-прежнему влюблен в нее, но восторженное преклонение прошло. Сказалось его годичное пребывание на Клондайке - она стала раздражительна и ворчлива. Мейбл не нравились его потрепанная одежда, голодный и изможденный вид, а главное, неспособность заработать на жизнь. Она настойчиво советовала ему стать почтовым чиновником или кем-нибудь еще, лишь бы иметь постоянный заработок. Она питала к нему настоящее чувство и хотела выйти за него замуж; она не понимала, почему он резок с нею. Немалую роль играла и ее физическая слабость. Она соответствовала представлению Джека о женщине, которую мужчина должен оберегать и защищать. Но инстинкт тянул его к более крепким и земным девушкам типа Королевы устричных пиратов - "женщине, опаляющей огнем", говоря словами Бриссендена из "Мартина Идена". Так что, естественно, хрупкость и аристократизм Мейбл должны были раздражать его. Он заглядывался на других женщин, его привлекало даже жизнелюбие миссис Эпплгарт.

Он продолжал добиваться Мейбл, считая, что ее образование и знание литературы превосходят его собственные. Он посылал ей свои произведения в надежде на критический разбор и выходил из себя, так как она не понимала их, а его настойчивость вызывала с ее стороны заклинания бросить эту нелепую затею с писательством. В начале его письма о "долге" говорится: "Я очень ценю ваш интерес к моим делам, но... у нас нет ничего общего. Кое-что о моих стремлениях вам известно, но только приблизительно. Что же касается настоящего Джека, его мыслей, чувств и так далее, вы совершенно ничего не знаете".

Его грызла постоянная тоска. И в разговорах с Мейбл, и с другом детства Фрэнком Аттертоном он намекал на самоубийство. В ноябре 1898 года Джек писал Мейбл: "Не знаю, когда окажусь на дне: быть может, на следующей неделе мне придется лопатить уголь или рыть сточные канавы". Элиза давала ему деньги на бумагу и табак; когда Эпплгарты приглашали его к обеду, ему стоило больших усилий не набрасываться на еду с жадностью. У него не было друзей, к которым он мог бы обратиться за помощью. Он продолжал посещать митинги социалистов, захаживал немного побоксировать к Уайтекеру. Строп-Гамильтон всячески поощрял его стремление писать. Круг друзей, образовавшийся в дни учебы в колледже, распался. Фред Джейкобс был призван на испано-американскую войну, где ему суждено было погибнуть от лихорадки. Его возлюбленная, Бесс Мэддерн, все еще училась в Окленде, Джек иногда встречался с ней, они вспоминали прошлые дни.

Он все дожидался результатов экзамена на должность почтового служащего. 7 января 1899 года он писал: "Продолжая работать над повестью для "Юс компэньон", попутно сдал государственные экзамены на должность клерка. В Вашингтоне не торопятся, и я еще не получал официального назначения. Однако думаю, что прошел". Все это время он писал без передышки. Он не стремился создавать шедевры. Он жаждал коммерческого успеха - искал путей пером зарабатывать деньги. В воскресной газете он прочел, что минимальная журнальная ставка - десять долларов за тысячу слов; эта арифметика вдохновила Джека - он должен был узнать, как получают такой урожай, и стал изучать в библиотеке журнальные руководства, чтобы овладеть литературной техникой. По стенам его комнаты были развешаны листы бумаги со словниками. Заучив одни слова, Джек заменял их новыми. Он благоговел перед Киплингом, переписывал его рассказы целиком, стараясь научиться писать так же.

В начале декабря, спустя день-два после того, как Джек отправил длинное и горькое письмо к Мейбл, пришло первое признание. Ответила ему редакция "Оверленд мансли", журнала, основанного Врет Гартом. Они так высоко оценили рассказ "За тех, кто в пути", что, невзирая на завал материалов, решили напечатать его в январской книжке "в случае, если вы удовольствуетесь пятью долларами". Положительный ответ разочаровал его так же, как отказ. В рассказе было примерно три с половиной тысячи слов; писал оп его пять дней, а ему предлагали те же деньги, что он получал на консервной или джутовой фабрике - по доллару в день. Он излил свой гнев Мейбл: "Если рассказ стоит печатать, то за него следует лучше платить". Джек не знал, что "Оверленд мансли" был журналом престижным, хотя и небогатым. Сам факт публикации им рассказа, несмотря на крошечный гонорар, имел для начинающего писателя огромное значение.

Он написал в "Юс компаньон", справляясь о судьбе своей повести. Ответ пришел отрицательный; автору сообщили, что в главе должно быть не больше трех тысяч пятисот слов, и настоятельно рекомендовали оставить мысль о литературном труде. Джек пересчитал слова, и обнаружил, что не превысил норму. Он сообщил об этом в редакцию и присовокупил извинения за предыдущее письмо, объясняя его недугом и робостью, "отсутствием друзей и потребностью излить душу", что и стало, думается, причиной редакторского совета. Редактору неизвестный молодой человек показался, вероятно, несколько психически неуравновешенным, и самое доброе дело было - посоветовать ему более спокойное занятие, но, когда Джеку уже казалось, что силы его иссякли, случилось чудо: приняли еще один рассказ. На сей раз в журнал "Черная кошка"; редактор его Умстеттер активно поддерживал начинающих писателей.

Джек послал ему "Ценой тысячи смертей"; по жанру это было нечто вроде "рассказа ужасов". Умстеттер спрашивал, подлинные ли события описаны в рассказе, нашел его чересчур многословным и предложил сорок долларов, если Джек согласится сократить текст наполовину. В рукописи было 4000 слов; после сокращения осталось 2000, и он получил гонорар из расчета двадцать долларов за тысячу. Деньги, равно как и сам факт принятия рассказа к публикации, вернули Джеку хорошее настроение. Значит, оп все же не гнался за химерами, не переоценивал своих литературных возможностей. Он тут же написал Умстеттеру и немедленно получил деньги. Он выкупил велосипед, часы и плащ, накупил еды, заплатил за дом и обеспечил себя письменными принадлежностями. Через несколько лет, в предисловии к сборнику рассказов, ранее публиковавшихся в "Черной кошке", он напишет: "Я дошел до точки, был выбит из колеи, был близок к тому, чтобы опять идти грузить уголь или покончить с собой... И в буквальном, и в переносном смысле я был спасен журналом "Черная кошка", опубликовавшим мой рассказ". Быть может, он несколько преувеличивал, создавая рекламу Умстеттеру. Однако это событие несомненно стало поворотным пунктом в его жизни.

"Оверленд мансли" принял в февральский номер еще один рассказ - "Белое безмолвие", и редактор журнала Джеймс Говард Бридж пригласил Джека посетить его. Он откровенно рассказал Джеку о финансовом положении журнала, но подчеркнул, что престиж его по-прежнему высок. Он предложил Джеку контракт на шесть рассказов. За каждый он получит только семь с половиной долларов, зато они создадут ему репутацию и привлекут внимание критиков и серьезной читательской аудитории, на что нельзя рассчитывать, печатаясь в других журналах. В последнюю неделю января он узнал результат экзаменов. Он выдержал их, получив 85,38%, и занял первое место в списке кандидатов. Первоначальный его оклад составлял сорок пять долларов в месяц, потолок шестьдесят пять, но вакансия могла не открыться целый год. Однако теперь это не имело значения. Его печатали.

Материальное положение продолжало оставаться затруднительным. В конце февраля Джек писал Мейбл: "Вы же знаете, мы едва сводим концы с концами - все, что зарабатывается, тратится без остатка, большинство принадлежащих мне вещей в закладе, а счета бесконечны". Он занимался литературной поденщиной - сочинял стихи, шутки- все, что угодно, лишь бы печатали. Как-то "Оверленд мансли" вовремя не заплатил, Джек пересек залив и ворвался в редакцию с угрозами. Он удовлетворился пятью долларами от заместителей редактора Роско Эймса и Эдварда Пейна. Весной они с Флорой остались без еды и без денег. Но теперь Джек был полон уверенности в себе и настойчивого желания продолжать. Это видно из писем к Клодсли Джонсу, переписка с которым началась в феврале 1899 года. Джонс, почтовый служащий, а также начинающий писатель и социалист, был поражен первыми рассказами Джека в "Оверленд мансли" и написал ему. Они регулярно переписывались на протяжении трех лет и продолжали дружить всю жизнь. Во втором письме к Джонсу Джек разбирает присланную ему рукопись как настоящий редактор, предлагая сократить то, выбросить это и внимательно следить за языком.

Их переписка открывает много интересного. Джек изобрел особую манеру письма для Джонса, как, впрочем, для каждого своего корреспондента; в данном случае это был стиль откровенного, живого мужского разговора. Второе письмо Джека завершалось описанием его внешности, поскольку Джойс просил его фотографию: "В январе мне стукнуло двадцать три. Рост без обуви пять футов семь-восемь дюймов - морская жизнь подкоротила меня. В настоящее время вес 168 фунтов, но легко увеличивается до 180, когда живу на свежем воздухе и обхожусь без удобств. Чисто выбрит, иногда отпускаю светлые усы и темные бакены, но ненадолго. Гладкое лицо делает мой возраст неопределенным, так что даже придирчивые судьи дают мне то двадцать, то тридцать. Зеленовато-серые глаза, густые сросшиеся брови, темные волосы. Лицо бронзового цвета, ставшее таковым из-за длительных и постоянных встреч с солнцем, хотя теперь, благодаря отбеливающему процессу сидячего образа жизни, оно скорее желтое. Несколько шрамов, нет восьми верхних передних зубов, что обычно скрывает искусственная челюсть. Вот и весь я".

В письмах Джонсу он не упоминает о своей бедности. Наоборот, Джек сообщал о куче приятелей и старых товарищей по плаванью, которые постоянно заглядывают к нему на огонек, и о том, что он никогда не может отказать, если у него просят взаймы (это было написано в конце марта 1899 года, когда они с Флорой чуть не голодали). Он писал Джонсу и о том, как знакомые женщины обращаются к нему за помощью и советом. Он изображал из себя записного волокиту: "Такой же страстный, как и вы, но, возможно, менее сдержанный, я, несомненно, был рожден для полигамного общества. У меня сильная воля, но, когда она сталкивается с желанием, я подчиняюсь последнему". Он писал о том, как бы ему хотелось одеваться: "Мне нравится приятное чувство, рождаемое хорошо сшитой одеждой".

Это была не поза, но образ человека, которым он собирался стать в ближайшем будущем. В переписке с Джонсом есть один личный момент. Через два месяца после их знакомства Джек писал: "Всю жизнь я искал идеального друга - но никакие идеалы недостижимы. Я никогда не встречал человека, обладавшего такими чертами натуры, которые соответствовали бы моему идеалу или хотя бы приближались к нему... Из того, что я узнал о вас, следует, что вы близки к этому идеалу, как никто другой. Но человек, как он отражается на бумаге,- это одно, а когда встречаешься с ним лицом к лицу - совсем другое. Однако мне кажется, вы обладаете двумя главными качествами, которые я искал". Несколько лет спустя он перенес жажду тесного общения с интеллектуально и физически одаренным человеком - великим "Другом-Мужчиной" - на свою дружбу с Джорджем Стерлингом, которую Джоан Лондон назвала "эмоциональной связью".

Но больше всего Клодсли Джонс и Джек обсуждали, как достичь успеха на писательском поприще. Сколько слов в день следует писать? Сколько платит тот или иной журнал? Каково отношение к стихам и юмористическим рассказам? Они делились опытом общения с редакторами, обсуждали лексику и синтаксис, обменивались вырезками из газет и рекомендовали друг другу книги. Статья Джека "О жизненной философии писателя" появилась в печати в 1903 году и поэтому воспринималась как советы признанного литератора, однако была написана и поступила в редакцию в 1899 году; значительная ее часть - это выдержки из переписки с Джонсом, в которой как в зеркале отражается профессиональный подход Джека к писательскому делу. Когда в 1900 году журнал "Макклюрс" заплатил ему триста долларов за два рассказа и статью, он писал: "Лучший гонорар в моей жизни. Воистину, если кто-то хочет купить мое тело и душу, добро пожаловать - пусть только дадут настоящую цену. Я пишу ради денег; если добьюсь славы, то денег будет больше. На мой взгляд, чем больше денег, тем больше жизни. Я всегда терпеть не мог добывать деньги, каждый раз, говоря об этом, я испытываю отвращение. Лучше, как прежде, бродяжничать".

Конец звучит пророчески: "Итак, среди моих пороков никогда не будет страсти к добыванию денег. Но привычка тратить деньги, о боже! Я всегда буду ее жертвой".

Подобная декларация собственной меркантильности кажется несколько наигранной и театральной, но он искренен. В письме к Анне Струнской Джек посмеивается над Джонсом, который пытается писать для "потомков", и кончает так: "Чем бы я не пожертвовал, чтобы иметь возможность спокойно сидеть и создавать шедевры! Но ведь за них не платят, поэтому я их и не пишу". Эти высказывания Джека, сделанные им в самом начале писательского пути, заслуживают внимания. Доброжелательные современники нередко критиковали Джека Лондона за то, что он не полностью использовал свое огромное дарование, то есть, иначе говоря, писал на потребу рынка. Подобные мнения можно услышать и сегодня. Действительно, он с самого начала не скрывал своих намерений и намерен был писать исключительно ради заработка.

В мае, июне и июле еще несколько рассказов - преимущественно об Аляске - увидели свет. Счастливый и радостный, Джек пригласил Мейбл на велосипедную прогулку. Во время отдыха среди холмов он поведал ей о своих победах и надеждах на будущее. Мейбл поинтересовалась, сколько он заработал литературным трудом, и заплакала. Она не считала его победителем, все лишь подтверждало ее мнение - лучше всего ему быть почтовым служащим. Джек признался, что ему предлагали открывшуюся вакансию, а он отказался. Пытаясь переубедить Мейбл, Джек прочитал ей новый рассказ, который захватил с собой и собирался отправить в журнал. Но Мейбл не успокоилась. Рассказ, как и большинство его вещей, был шероховат и резок; нечего было и думать о том, чтобы зарабатывать на жизнь писанием подобных историй, за которые платили гроши. Почему он не бросит это занятие?

Так пришел конец их роману, и, в общем, это печально. Хотя Мейбл и Джек совершенно не подходили друг другу, она знала его в те дни, когда ему было тоскливо и горько. Он так и не простил Мейбл неверия в его силы. Их отношения воплощены в "Мартине Идене", где ее семья изображена самодовольной и ограниченной, а сама она - в образе Руфи - слабым, жалким созданием. Однако ему уже не требовалось моральной поддержки. Он знал, что находится на пути к успеху, и этом убеждении был не одинок, особенно после публикаций в "Оверленд мансли". Оклендские газеты, именовавшие его "мальчишка-социалист", теперь писали о ем уважительно - "Мистер Джек Лондон, молодой писатель". Флора не просто терпела его капризы, но сама усердно потворствовала им. Хотя они почти не разговаривалн, она уверилась, что Джек обязательно добьется спеха, и героически переносила лишения. Быть может, ля нее это означало восстановление доброго имени; успех сына не только принесет ей благополучие и упрочит ее положение в обществе, но и послужит оправданием того, что произошло в Сан-Франциско двадцать четыре года тому назад.

Джек нацеливался на новые журналы. Уильям Рэпдолф Херст еще не вышел па сцену, но новый тип журналистики, возникший в 80-е годы, уже проник на страницы "Мансли", "Макклюрс" и "Космополитэн" (последний редактировал Дж. Б. Уокер). Издатели этих журналов были людьми наблюдательными и проницательными. За ними стояла быстро растущая новая читательская масса, они использовали технические усовершенствования, удешевившие издательское дело, а великая неразбериха американской действительности еще только ждала своего отображения в печатном слове. Журналы шли по десять центов за экземпляр, заполняя ту брешь, о существовании которой не подозревали старые "Харперс", "Скрибнерс" и "Атлантик мансли", стоившие двадцать пять центов и дороже. В июле "Космополитэн" назначил премию в двести долларов за лучший очерк на тему "Что теряет тот, кто действует в одиночку". Джек принял участие в конкурсе и победил.

Его статья называлась "Что теряет общество при господстве свободной конкуренции". Джек высказал в ней все, что узнал на митингах социалистов, в спорах у очага Луп Савара и из прочитанных книг. Он опасался, что статья окажется слишком радикальной для "Космополитэн", по сам был ею доволен. Когда ему сообщили, что статья получила первую премию, он написал Джонсу: "Горжусь тем, что я, пожалуй, единственный социалист, которому удалось заработать на своем социализме". В сущности, его статья едва ли была революционное его последующих работ, посвященных той же теме. Он просто убедительно доказывал, что конкуренция порождает разорение и убытки, и обосновывал необходимость замены свободной конкуренции плановым хозяйствованием.

Но еще до этого одну из его рукописей принял "Атлантик мансли". Он купил его повесть "Северная Одиссея" за 120 долларов. Повесть была опубликована в июле 1889 года, ровно через двенадцать месяцев после возвращения Джека с Клондайка в Окленд. Репутация "Атлантик" как литературного журнала стояла так высоко, что публикация в нем считалась равносильной признанию. Вероятнее всего, Джек был совершенно потрясен; равнодушие, с которым он писал об этом Джонсу, было явно напускным. Другой журнал, "Арена", принял к печати один из первых его рассказов о "дороге". "Пошлю-ка я старые третьесортные свои сочинения в "Харперс", "Сенчури" и т. д.,- писал он,- может, они и возьмут те вещи, от которых когда-то отказались дешевые журнальчики".

После публикации в "Атлантик" он составил сборник рассказов и послал его в бостонское издательство "Хафтон Миффлин и К^о", предлагая издать его отдельной книгой. Рукопись была принята к печати весной 1900 года под названием "Сын Волка". Издательский отзыв показывает, почему рассказы Джека были встречены благосклонно: "Он слишком вольно пользуется современным слэнгом приисков, но стиль его обладает силой, свежестью и энергией. Он рисует впечатляющую картину жестоких морозов, тьмы, голодной смерти, счастья иметь друга в трудную минуту; описывает лучшие человеческие качества, которые выявляются в суровой борьбе с природой. Читатель верит, что автор сам испытал все это".

В конце года отделение Социалистической рабочей партии в Сан-Франциско предложило Джеку выступить с лекцией. О его выступлении в Юнион Сквер Холл возвещали афиши и листовки, где он именовался "выдающимся журнальным автором".

7 апреля 1900 года, в тот день, когда сборник "Сын Волка" увидел свет, Джек женился на Бесс Мэддерн. Ни один из биографов не в состоянии объяснить, как это получилось. Джеку стало тесно, и он подыскал для себя и Флоры дом побольше. По свидетельству Чармиан, Бесс помогала Элизе обставлять новое жилище; решение Джека о женитьбе было принято под влиянием момента, ему понравилось, как Бесс трудится в его новом доме. Версия Джоан сводится к тому, что дружеские отношения между Джеком и Бесс все это время укреплялись и углублялись, однако не следует забывать, что это - свидетельство дочери. Джек и Бесс действительно вместе занимались английским, катались на велосипеде, фотографировали и проявляли снимки по ночам, но и Джоан не отрицает, что решение жениться пришло внезапно. Всего за две недели до свадьбы Джек еще рассуждал, что "никогда не будет столь безрассуден".

Естественно, все друзья были поражены. 3 апреля он писал Клодсли Джонсу: "Смотри, не лопни от смеха. Начнем. Слушай. Сейчас узнаешь, что я надумал. Ну так вот. В следующую субботу я женюсь. Ничего себе? А?" Ответ Джойса был краток: "О, боже милостивый!" В тот же самый день Джек написал миссис Нинетте Эймс, жене коммерческого директора "Оверленд мансли": "Вы знаете, что я легок на подъем. Утром в прошлое воскресенье у меня и в мыслях не было того, что я сейчас собираюсь сделать. Я осматривал дом, в который должен был переезжать, и вдруг мне в голову пришла одна мысль, и я решился. В то же воскресенье вечером я начал поиски будущей жены, а к вечеру понедельника дело было сделано. В следующую субботу утром я женюсь на Бесси Мэддерн, кузине Минни Мэддерн Фиск... Я остепенюсь и смогу больше времени посвящать работе. У человека в конце концов только одна жизнь, и почему бы не прожить ее как следует? К тому же сердце у меня впечатлительное, и теперь я стану чище и здоровее благодаря неизбежным ограничениям, которые помешают мне плыть по воле волн. Я уверен, Вы понимаете, что я имею в виду".

Письмо кончалось словами: "На свадьбе гостей не будет". Чармиан, приходившаяся племянницей миссис Эймс, утверждала, что тетка сразу же осудила то, что Джек называл "благоразумным и продуманным браком". Разумеется, ни благоразумия, ни продуманности не было и в помине. Мысль о женитьбе была импульсивна и сопровождалась оговорками и оправданиями, такими же наивными, как и уверенность Джека в том, что благодаря браку он станет "чище и здоровее". Фред Джейкобс, за которого Бесс собиралась замуж, умер совсем недавно, в феврале его тело привезли в Окленд. Бесс, по-видимому, дала понять Джеку, что не может так быстро менять свои чувства. Но и он в свою очередь объявил, что о страсти говорить не приходится. В 1911 году он писал ей: "Помнишь, когда я сделал тебе предложение, а ты приняла его, я тебе сразу же сказал, что не люблю тебя. Тем не менее ты приняла мое предложение".

Его более раннее письмо к Джонсу многое объясняет. Он жаждал, чтобы все видели, как он живет придуманной и осуществленной им жизнью - окруженный друзьями обоего пола, гостеприимный и щедрый, хорошо одетый. Ему также очень хотелось иметь детей. Переезд в новый дом № 1130 по Пятнадцатой Восточной улице обеспечил ему, так сказать, необходимые декорации. Двухэтажный дом состоял из семи комнат. При доме был небольшой садик. В своем будущем кабинете Джек сразу установил книжные полки, в большой комнате с эркером он намеревался принимать друзей. По не хватало хозяйки, которая придала бы жилью домашний уют и родила бы Джеку детей. Для этой роли он и выбрал Бесс - так же, как после собеседования принимают на службу нового сотрудника,- и попросил ее немедленно приступить к исполнению своих обязанностей.

Бедняжка Бесс! В ее душевном состоянии после гибели Фреда ей оставалось только принять это предложение. Но если бы Джек научился обуздывать себя в домашней обстановке, брак мог бы оказаться удачным. По-видимому, Бесс разделяла мечты, которыми делился когда-то с Джеком ее покойный жених: "...перед моим взором картина, которую часто рисовал Фред. Уютный скромный коттедж, пара слуг, избранный кружок друзей, а самое главное - аккуратная маленькая женушка и парочка наших миниатюрных подобий... Ровное пламя в камине, дети, задремавшие в обнимку на полу перед тем, как отправиться в кровать, некая смутная связь между огнем, моей женой и мной; обеспеченное, хотя скучноватое и монотонное будущее; легко удовлетворяемая жажда мелких наслаждений цивилизованной жизни, которые должны принадлежать и принадлежат мне" (письмо к Мейбл Эпплгарт, рождество 1898 года).

Пытаясь воплотить в жизнь образы, рожденные воображением, Джек не присмотрел места тем страстям, о которых он писал Джонсу. Его обуревали желания, и он вовсе не собирался обуздывать их. "Я так хочу",- говорил он, и это служило оправданием чему угодно. Должно быть, он надеялся, что женитьба на Бесс несколько утихомирит его, что брак убережет от сердечных увлечений, именно таков смысл его простодушного замечания, что он "станет чище и здоровее". К тому же Бесс отнюдь не была темпераментной женщиной. В одном из писем 1911 года (яростном, полном обвинений письме, где шла речь о денежных делах) он упрекал ее: "Ты страдаешь от того, что считаешь сексуальной травмой. Ты винишь в ней меня, ни на мгновение не допуская мысли, что причиной может быть твоя собственная сексуальная недостаточность".

В свете его женитьбы кажутся загадкой отношения Джека с Анной Струнской. Их познакомили осенью 1899 года на одной из лекций Остина Льюиса. Анна, семнадцатилетняя еврейка из России, была очень красива и очень умна. Она училась в Стэнфордском университете; дом ее родителей в Сан-Франциско славился гостеприимством и интересом к искусству. Описывая первую встречу с Джеком, она вспоминала: "Я почувствовала себя удивительно счастливой. Я словно встретила молодого Лассаля, Карла Маркса или Байрона". К концу года они уже регулярно переписывались. Анна состояла в Социалистической рабочей партии и мечтала об осуществлении общественных и личных идеалов. Впоследствии сложилось мнение, что ее красота, постоянно воспламенявшая сердца, помешала развитию ее способностей. Как до своей свадьбы, так и после Джек был явно в нее влюблен, и она отвечала ему взаимностью.

Анна справедливо называла их дружбу "бурной", чувствовала в отношениях элемент "борьбы полов", но прекрасно видела то, что лежало в основе: "Эти различия были не чем иным, как здоровым проявлением нашей незрелости, жажды абсолютной истины, правды и справедливости, а может быть - обычным проявлением равенства мужчины и женщины в глобальных вопросах бытия?" Со временем она, как и многие другие, стала более серьезно и критически оценивать поведение Джека. Но проблема была не в ее отношении к нему, а в его - к ней. Его письма к ней нежны и ласковы; некоторые начинаются "Дорогая, дорогая Ты", другие полны вздохов и восклицаний. Они обсуждали природу любви в "Письмах Кемптона и Уэйса". Именно Анну обвинили в том, что он расстался с Бесс.

Правду Джек не открыл даже Чармиан. Она подозревала, что Анна была одной из причин его решения жениться на Бесс, и высказала предположение, что он умышленно выбрал менее требовательную в интеллектуальном отношении женщину, так как в основе его планов на будущее лежал твердо установленный распорядок литературной работы. Но трудно поверить, что Джек был способен на подобную жертву. Если строить догадки, то напрашивается ответ: Анна отказала ему, возможно, потому, что считала себя слишком молодой и не собиралась выходить замуж в ближайшие годы; но ее отказ был облечен в такую форму, которая не повредила их дальнейшей дружбе. Правда, из письма к ней, написанного в июле 1900 года, видно, что в их отношениях произошла некая заминка. Оно начиналось: "Товарищи!" - и продолжалось так: "Корабль, спускаемый на воду, устремляется к морю; спусковые полозья скрипят и стонут под его тяжестью; но ни море, ни корабль не слышат их; так и мы, вторгшись в жизнь друг друга, не затронули "я", истинного "я" друг друга. Товарищи! Ау, мир навсегда!"