6. На краю бездны

"Сын Волка" завоевал успех в одночасье. Джека Лондона сравнивали с Киплингом и называли "прирожденным рассказчиком". "Атлантик мансли" писал: "Книга воспитывает в читателе глубокую веру в мужество нашей расы". Она расходилась хорошо, хотя и без особой сенсации; доброжелательное отношение критики сделало Джека желанным гостем в литературных журналах.

В конце мая "Макклюрс" купил у Джека два рассказа. Он сотрудничал в сан-францисском журнале "Икзэминер" и в других изданиях, работал не меньше, чем прежде, и продолжал советоваться с Джонсом; но вышедшая книга разожгла его честолюбие. Он предложил "Макклюрс" замысел романа, который журнал мог бы печатать с продолжением, и спросил, не дадут ли ему аванс, если одобрят идею. Издатель согласился и выплачивал Джеку сто двадцать пять долларов в месяц, пока тот писал "Дочь снегов".

Первоначально Джек обещал уложиться в пять месяцев, но по разным причинам не успел. Одна из них - совместная с Анной работа над "Письмами Кемптона и Уэйса", Джек не только писал свою часть и читал написанное ею, но и постоянно встречался и переписывался со своим соавтором. К тому же его все чаще приглашали выступать перед социалистами и писать для них статьи. Да и сам роман подвигался мучительно трудно. Почти с самого начала его терзали дурные предчувствия и опасения. В декабре "Космополитэн", видя, какой интерес вызвало эссе Джека о конкуренции, предложил ему годовой контракт на все его произведения. Джек отказался, но прежде написал в "Макклгорс", чтобы узнать, собираются ли они платить ему дальше. В начале 1901 года, когда "Дочь снегов" близилась к завершению, Джек сообщал Джонсу: "Ну вот, я почти кончил роман, и он неудачен. Это говорится не в приступе хандры, но в спокойном убеждении". И далее: "Закончу рукопись дней через десять, а пока что - Н. Х. (ничего хорошего). Но я знаю, что еще напишу настоящий роман". Его дурные предчувствия оправдались. Издатель был чрезвычайно разочарован. Он принял и опубликовал цикл рассказов о Клондайке, чтобы читатели не отвыкли от имени Джека, но отказался от "Дочери снегов", считая ее неудачной. Летом он прекратил ежемесячные платежи и отклонил другие рассказы, которые Джек предложил. Ему пришлось обратиться к журналам и газетам, платившим всего десять-двадцать долларов за рассказы и рецензии.

Издатель "Макклюрс" решил, что Джек исписался. И действительно, за довольно короткий промежуток времени он сделал очень много, освоив большой жизненный материал. Но он очень устал и по горло был сыт Аляской. Однако за всем этим стояла еще более серьезная проблема, преследовавшая его всю жизнь,- деньги. Деньги уплывали из рук быстрее, чем он их зарабатывал. Его тошнило при виде письменного стола. Джек заставлял себя писать полторы тысячи слов в день, работа редко доставляла ему удовольствие. Он содержал нескольких человек и помогал многим. По его словам, в январе 1901 года он дал Флоре тридцать долларов и оплатил старые счета еще на тридцать шесть, заплатил за "маму Дженни" проценты по закладной и просроченные налоги; помогал приятелю-калеке и Джиму Уайтокеру, который имел большую семью и к тому же пытал счастья на литературном поприще.

Но кроме всего этого, была Бесс, ожидавшая первого ребенка, и он сам. Джек был готов платить за всех подряд: это входило в созданный им образ. Он легко взваливал на себя любые обязательства и долги, даже хвастаясь этим и только ища путей, чтобы получать все большие и большие гонорары. Флора, Джонни Миллер и его мать водворились в собственный коттедж, а Джек и Бесс за два года трижды переезжали, каждый раз в более просторный и респектабельный дом. Жили они на широкую ногу; по средам радушно принимали друзей, которым под конец застолья Джек обычно читал вслух отрывки из новых произведений. Он был видным членом "клуба Рёскина" - так называлась группа интеллектуалов, созданная Фредериком Бамфордом. Раз в месяц члены клуба встречались на обеде, за которым следовала лекция какой-нибудь радикальной знаменитости.

Рождение ребенка было для Джека катастрофическим разочарованием, хотя он и пытался сделать вид, что счастлив. Он страстно мечтал о сыне и в конце концов убедил себя в том, что родится именно мальчик. За девять дней до родов жены он писал Анне: "Ну, Анна, либо пан, либо пропал. Не желаю хныкающего, слабого потомства. Оно должно быть сильным и здоровым. Иначе придется расплачиваться. Или ей, или мне; одной или другому". Родилась девочка, ей было суждено стать замечательной женщиной, но ее появление сокрушило гордые мечты Джека: если бы у него родился крепкий, здоровый сын, они бы вместе горы своротили! Его самолюбие страдало и от других ударов. После того как "Макклюрс" резко отказал ему, Джеку пришлось писать статьи и репортажи для сан-францисского "Икзэминер", и журналист, скрывавшийся под псевдонимом "Йорик", высмеял его заметки как образец "желтой прессы". Человек, прежде пользовавшийся щедростью Джека, теперь был демонстративно груб с ним в компании друзей.

Новый подъем начался в конце 1901 года. Издательство "Макмиллан" выразило желание напечатать его и спрашивало, что он может предложить из готовых вещей. Лондон урывками писал "Детей Мороза", цикл индейских рассказов на материале наблюдений, вывезенных с Клондайка. Джек послал готовый сборник в издательство, одновременно поинтересовавшись, не заплатят ли ему аванс. Договор был подписан, и началось долгое сотрудничество Джека с издательством "Макмиллан", опубликовавшим почти все его последующие книги. Продолжительность этого сотрудничества объяснялась в первую очередь тем пониманием и сочувствием, с каким относился к Джеку глава фирмы Джордж Бретт.

Но удача как будто не слишком обрадовала его. Возможно, он полагал, что просто нашел новый, более выгодный рынок для сбыта историй о Ледяном Севере; быть может, прошлые неудачи научили его осмотрительности. "Макклюрс" не вернул ему рукопись "Дочери снегов", так как она стала его собственностью. В 1902 году журнал продал рукопись издателю Дж. Б. Липпинкотту, и Джек за вычетом аванса получил всего 165 долларов. "Дочь снегов" увидела свет в октябре 1902 года - тогда же, когда и "Дети Мороза", и роман для мальчишек, который Джек отдал в "Сенчури компани". Он все еще писал "Письма Кемптона и Уэйса" вместе с Анной и пригласил ее пожить у него дома, чтобы удобнее было работать. Она согласилась, но через несколько дней уехала, почувствовав враждебность Бесс. Джек писал Клодсли Джонсу: "Боюсь, запью, если в ближайшее время не случится чего-нибудь чрезвычайного".

21 июля пришла телеграмма из "Эмерикэн пресс эссошиэйшн" с предложением отправиться в Южную Африку. Англо-бурская война только что закончилась, и Джек должен был написать серию статей, освещавших послевоенное положение. Он телеграфировал о согласии и на следующий день отправился в путь. Всего лишь десять дней назад он мрачно смотрел на мир, твердя: "Сказать по-правде, лучше бы я никогда не знал, что такое книга. Надо же быть таким дураком". А сейчас он мчался экспрессом по просторам Америки, несомненно вспоминая прежние путешествия под вагонами и в "слепых" багажных. В Нью-Йорке он сделал остановку, чтобы повидать Бретта и поговорить с ним о будущих книгах. Во время разговора Джек мимоходом заметил, что надо бы задержаться в Англии. Ему хотелось походить но лондонским трущобам и поискать материал для новых произведений.

Бретт пришел в восторг и настоятельно рекомендовал Джеку осуществить это намерение. Джек должен был поселиться в Ист-Энде, опять стать бродягой или безработным, чтобы на собственном опыте узнать, какова жизнь в трущобах. Он пробыл в Нью-Йорке до 30 июля и отправился в Европу на "Маджестик". Лондон уже видел себя в роли любознательного наблюдателя нравов и писал Анне: "Через неделю я буду в Лондоне. Там у меня всего два дня на приготовления, а потом я исчезну с глаз долой, чтобы наблюдать коронацию как рядовой представитель лондонского мира животных, ибо они и есть животные, но, наверное, как в обитателях нью-йоркских трущоб, в них тлеет искра божья.

Я знакомлюсь с сильными мира сего в пульмановских вагонах, нью-йоркских клубах, в курительных атлантического лайнера, и, по правде говоря, их полнейшее невежество и непонимание происходящего заставило меня с большей надеждой смотреть на будущее нашего общего дела. Они пребывают в счастливом неведении, не догадываясь о грядущем перевороте, и все больше и больше ожесточаются против рабочих. Растущая мощь рабочих раздражает их, но они по-прежнему пребывают во тьме".

О каких приготовлениях он говорит? "Люди бездны" начинаются с рассказа о визите в американское посольство и в агентство Кука, куда Джек обратился за помощью, желая осмотреть Ист-Энд, затем рассказывается о поездке в кебе по этому району; затем - без объяснения, как он туда попал, - о посещении дома полицейского в штатском, который, очевидно, знал о миссии Джека и нашел ему над лье. Джек уклончив по двум причинам. Во-первых, он хотел начать книгу выигрышным зачином - самому нырнуть в водоворот куда эффектнее, нежели быть подведенным к нему заботливыми друзьями. Другая причина - люди, которые ему помогали. С Ист-Эндом его знакомили члены Социал-демократической федерации, английской марксистской организации. Когда книга была готова, его стали одолевать сомнения в возможности ее опубликования, и он решил (возможно, по совету Бретта) положить в основу свидетельство очевидца, не оскверненное, как могли бы сказать недоброжелатели, политическими соображениями.

Несомненно, связующим звеном служила Анна. В конце 1900 года в их переписке упоминается имя Г. М. Гайндмана, руководителя Социал-демократической федерации; тот с похвалой отзывался о произведениях Джека в письме к Анне. Несколько членов Социал-демократической федерации знали о приезде Джека, но хранили на этот счет молчание. Одним из его спутников был Эрнест Хантер, позже работавший корреспондентом "Дейли гералд", другим - Эдвард Фербразер. Они познакомили его с правительственными и медицинскими отчетами о положении бедняков и условиях жизни в трущобах, на которые он ссылался в книге. В "Людях бездны" он отмечает, как резко менялось отношение к нему, когда он надевал лохмотья, и что в подобном виде он едва ли получил бы доступ к тем книгам и документам, которые были ему нужны. Жил он на Флауэр-энд-Дин-стрит, где пятнадцать лет тому назад орудовал Джек Потрошитель. Облачаясь в убогую, поношенную одежду, купленную в Степни, он выдавал себя за матроса. Спал он в ночлежках ("Я прошу прощения у своего тела за ту грязь, через которую я его протащил, и у своего желудка за всю гадость, которую я в него толкал"); он наблюдал шествие во время коронации Эдуарда VII, работал на сборе хмеля, бродил по улицам днем и ночью. Он писал Джорджу и Кэрри Стерлингам: "Я читал о нищете и кое-чего навидался, но это зрелище превосходит все, что я способен был вообразить". Из письма к Анне: "Я чувствую себя больным в этой преисподней, именуемой Ист-Эндом и населенной живыми людьми". Более всего ужаснуло Джека физическое состояние этих несчастных. Обитатели английских трущоб оказались вовсе не "зверями", которых он ожидал увидеть, перед ним были чуть живые от голода жалкие пародии на род человеческий.

Об этом писали и другие. К. Э. Монтегю в прекрасной и полной сочувствия книге о войне 1914-1918 годов под названием "Крушение иллюзий" констатировал: "...батальоны бледных, низкорослых, беззубых парней из горячих и сырых фабричных цехов Ланкашира; батальоны тупых, незрячих лиц... В отрядах из доминионов люди гораздо выше, крупнее, сильнее и увереннее в себе. Нервы у них покрепче, они лучше обучены, питают больший интерес к миру, быстрее находят средства для достижения цели, умеют отражать любые удары судьбы; они уже научились смотреть на солдат из метрополии взглядом, полным сострадания и любопытства, каким высшая, более счастливая каста смотрит на низшую". Таково было отношение самого Джека к тем, с кем он сталкивался. Кто-то (возможно, член Социал-демократической федерации) сказал ему, что весит 63,5 килограмма, и его комплекции все завидуют. "Мне стыдно было признаться, что мой вес 76,2 килограмма, и потому я промолчал. Бедное, искалеченное создание!" А как-то раз он шел с двумя бродягами, которые по дороге подбирали с грязного тротуара корки и кожуру и поедали их, "и это между шестью и семью часами вечера двадцатого августа 1902 года от Рождества Христова, в сердце самой великой, богатой и могучей империи из всех существовавших на свете".

"Людей бездны" он завершил еще в Ист-Энде. Поездка в Южную Африку отпала, и он выслал рукопись в "Эмерикэн пресс эссошиэйшн". До отъезда в Америку он еще почти месяц путешествовал по Германии, Франции и Италии. Именно тогда он отправил Бесс несколько любовных писем - единственные за всю их совместную жизнь. Она опять была беременна, и Джек опять мечтал о сыне. Письма были нежны и искренни; Бесс тоже надеялась на лучшее будущее. Но в октябре родилась вторая девочка. Узнав об этом, Джек отправился домой. Его брак с Бесс был обречен.

"Пресс эссошиэйшн", расценив "Людей бездны" как документальный репортаж, предложила печатать рукопись журнальными выпусками. Джек же хотел передать книгу целиком издательству "Макмиллан". Он не возражал против переговоров с журналами - в конце концов серия репортажей была опубликована в радикальном ежемесячнике "Уилтшир" за весьма умеренный гонорар,- но он переработал книгу по имевшемуся у него экземпляру и отослал его Бретту для выпуска отдельным изданием. "Люди бездны" получились именно такими, как предполагал Бретт, и общественное мнение Америки было подготовлено к их восприятию. Но Бретт сознавал и ограниченность этого мнения. Предлагая подписать контракт, он посоветовал Джеку внести в текст ряд изменений с учетом требований "рынка". Об окончательном варианте Джек писал Бретту (16 февраля 1903 года): "Я целиком выбросил упоминания об английском монархе в главе о коронации, некоторые места смягчил и вообще сделал рукопись во многих смыслах более приемлемой, добавил предисловие и заключительную главу".

"Люди бездны" создали Джеку репутацию литератора, пишущего о рабочем классе. Несомненно, эта книга - самая искренняя у него и, вероятно, единственно искренняя до конца вещь. Это не лобовая пропаганда, но она привлекает внимание к злу, что само по себе заставляет думать о переменах. Он жил так, как жили обитатели трущоб, испытал на себе и видел собственными глазами превратности и ужасы этой жизни. Впоследствии он вспоминал: "Из всех своих книг я больше всего люблю "Людей бездны". Ни одна не стоила мне стольких душевных сил и слез, как это исследование экономической деградации бедняков". И Джек, и другие социалисты этого времени понимали, что жестоко эксплуатируемые массы должны восстать, подобно забитой французской массе XVIII века, которая "выползла из своих нор и логовищ, чтобы сокрушить угнетателей. Горе тиранам!"

Именно тогда социалистические убеждения Джека окончательно сформировались. В последующие два-три года он постепенно утрачивает веру в современный социализм. Немалую роль в этом сыграло то, что сами социалисты превозносили его как необыкновенного человека и знаменитость. Он начинал в Окленде "мальчишкой-социалистом", выпущенным на трибуну с определенной общественной целью; когда ему был двадцать один год, его арестовали за нарушение закона о собраниях, и это породило легенду о Лондоне - выдающемся ораторе. На самом деле Джек не мог произвести впечатление на слушателей, ибо голос у него был довольно слаб, и он больше ни разу не выступал под открытым небом. Все свои последующие лекции и речи он писал заранее и читал, некоторые из них, в том числе "Революция", представляют, скорее, эссе о социализме.

После того как он стал печататься на страницах "Оверленд мансли", в социалистических организациях Окленда и Сан-Франциско Джека провозгласили восходящей звездой. Его растущая писательская репутация служила средством привлечения людей на митинги и укрепления авторитета партии. Все это понятно, хотя подобная тактика в конечном счете таила в себе опасность; социалисты боролись за широкое массовое движение, использовали все, что могло привлечь людей. Но для Джека эта тактика была пагубной. Фактически он оказался вне критики, ему позволяли делать такие заявления, которые для других кончились бы выговором или же исключением из партии. Уловив суть любого нового начинания, Джек немедленно ставил себя во главе его и начинал утверждать собственные законы. Теперь все его высказывания об обществе приобрели характер непогрешимой истины; он относился к несогласным как людям неумным и неглубоким.

Ко всему прочему, среди социалистов не существовало единства взглядов. Одни порвали с Социалистической рабочей партией, чтобы вступить во вновь созданную Американскую социалистическую партию. Джек последовал их примеру, но характерно, что организационные споры, ставшие поводом для раскола, прошли мимо него - он был сам по себе. Взгляды социалистов колебались от христианского или этического радикализма до марксистского материализма, от реформизма до синдикализма. Случалось, на его лекции приходили люди, вовсе не интересовавшиеся социализмом - просто им было любопытно посмотреть на молодого писателя и поговорить с ним. Джек особенно упивался похвалами, когда они исходили от тех, кто стоял выше его на общественной лестнице. Один из свидетелей этого периода жизни Джека, писатель и переводчик, социалист Остин Льюис отмечал: "Искреннее восхищение честных людей, равно как и тонкая лесть искушенных, внесли свою лепту в состояние его духа".

Джек познакомился с социализмом "на дороге". Он немедленно соотнес эту теорию с теми социальными условиями, в которых рос. Его представления о социализме углублялись на оклендских митингах, в беседах и спорах в бревенчатых хижинах Клондайка. Как всегда, он с воодушевлением относился к тому, что почерпнул у Маркса и в разговорах об "обществе сотрудничества". Но наряду с социализмом он усваивал и другие учения с их собственными постулатами. Он не сравнивал их, не задумывался о противоречиях между ними; скорее, он рассматривал все теории как эманации ума корифеев, могущие сосуществовать. Вдобавок, читая, он усваивал любые идеи без разбора; часто его пленяли пустые, но громкие фразы.

Обильное цитирование и ссылки скрывали то обстоятельство, что он в общем-то плохо знал мыслителей, о которых рассуждал. Это не значит, что он обманывал слушавших его. Вначале он читал внимательно, усваивая все прочитанное; но жажда знания росла, времени не хватало, и он стал бегло просматривать книги, выхватывая отдельные места и полагая, что во всем разобрался. Несомненно, его успех на подготовительных курсах и зубрежка перед вступительными экзаменами в университет убедили его в том, что только так и надо учиться, но он всегда торопился, надеясь в одночасье овладеть предметом. У него была в высокой степени развита способность выделять главное, хранить его в памяти и использовать, когда возникала необходимость. Но чтобы усвоить теории тех, кого он провозгласил своими учителями в области социальной философии - Маркса, Дарвина, Спенсера и Ницше,- такого умения не было достаточно. В этом легко убедиться, прочитав социальные и политические эссе Джека. Несмотря на звучные формулировки, его утверждения грешат непоследовательностью мысли, они эклектичны. Он усвоил начатки экономической теории Маркса и знал, что при капитализме рабочий класс производит прибавочную стоимость, которая присваивается капиталистами; однако он не мог понять, как именно это происходит. Этой проблеме посвящено эссе "Вопрос о максимуме", написанное в 1898 году, неоднократно читавшееся как лекция и после переработки опубликованное в сборнике "Революция" и другие эссе". Здесь Джек довольно наивно предполагает, что вскоре наступит переломный момент, за которым последует переход либо к социализму, либо к господству "олигархии", существующей исключительно для того, чтобы поглощать прибавочную стоимость в непроизводительной сфере. (Идея эта повторяется в "Железной пяте".)

Самое известное сочинение Джека о социализме - эссе "Революция" - встретило восторженный прием, когда в 1905 году он впервые прочел его как лекцию в Калифорнийском университете. Однако часто цитируемое начало эссе - пример торжественной патетики, вообще характерной для политических выступлений Джека: "Я получил письмо из далекой Аризоны. Оно начинается словами "Дорогой товарищ". Оно кончается "Да здравствует революция!". Отвечая своему корреспонденту, я тоже начинаю свое письмо словами "Дорогой товарищ" и кончаю - "Да здравствует революция!". Четыреста тысяч американцев, около миллиона американцев и американок начинают в наши дни свои письма словами "Дорогой товарищ!" и кончают "Да здравствует революция!". Далее приводились цифры, которые, по мнению Джека, отражали рост социалистических рядов в Германии, Франции, Австрии, Бельгии, Италии, Англии, Швейцарии, Дании, Швеции, Голландии, Испании - "это все товарищи, революционеры". Большинство комментаторов - правда, задним числом - заметили, что Джек принял желаемое за действительное. Неверна и фраза "около миллиона американцев и американок". Вряд ли Джек действительно верил также, что женщин-революционерок значительно больше, чем мужчин. Подобная мысль наверняка рассмешила бы его самого, тем не менее он это утверждал. Но такое заявление попросту безосновательно, оно сделано ради красного словца.

Ни "Революция", ни "Железная пята" не объясняют природы социализма, не указывают пути его достижения. Это всего лишь одни славословия силы: "Вот наши руки! Это сильные руки! Настанет день, и мы отнимем у вас власть, ваши хоромы и комфорт..." Обвинения, выдвигаемые против капитализма, базируются не на экономических и исторических теориях Маркса или теории эволюции Спенсера, они просто эмоциональное обличение: "Класс капиталистов, который в своей алчности и слепоте хватает все без разбора, лишь бы набить себе утробу, не только упустил данные ему возможности, но сделал все, чтобы их погубить. Его хозяйственные методы чудовищно расточительны". Только в эссе "Борьба классов" он говорит о целях революции и путях ее осуществления, но его формулировки заимствованы из политического заявления Американской социалистической партии.

Самое сильное в пропагандистских сочинениях Джека - это нападки на общественное зло в "Людях бездны", первые главы "Железной пяты", отдельные эссе и страницы автобиографических книг. Ему правилось быть агрессивным, его опьяняло сознание силы своего красноречия. Проклятие штрейкбрехеру, приписываемое Джеку, нередко цитируется и сегодня: "После того, как бог сотворил гремучую змею, жабу и вампира, у него осталось еще немного дряни, из которой он смастерил скэба. Скэб - это двуногое животное с душой, подобной штопору, мозгами, похожими на болотную жижу, и позвоночником из студня и клея. Там, где у других сердце, у него опухоль из прогнивших принципов. Когда скэб выходит на улицу, люди поворачиваются к нему спиной, ангелы рыдают на небесах и сам сатана в ужасе захлопывает двери ада, чтобы скэб не проскочил в них. И нет для скэба другой справедливости, пока существует лужа с водой, достаточно глубокая, чтобы его утопить, или веревка, достаточно длинная, чтобы его вздернуть". Такая энергия выражения была в духе воинствующе настроенного, поднимавшегося рабочего движения в Америке - в ней звучали патетические лозунги армии Келли и инвективы "хобо" из восточных штатов. В этом и заключалась разница Между Джеком и другими писателями, которые именовали себя социалистами. Их критика общества не преступала границ благовоспитанности. Критика Джека била в лоб и потому нравилась издателям и читателям; Она придавала особую сочность и жизненность его приключенческим рассказам.

Однако его критической манере, по существу, многого недоставало. Главная идея социалистической пропаганды была в разоблачении язв капитализма, но в этом разоблачении был анализ, который подводил к выводу о необходимости коренных перемен и указывал методы их достижения. У Джека такой анализ отсутствовал. Он рассказывал о том, что сам видел, отождествляя себя с эксплуатируемыми и бунтарями, не только объявляя себя пролетарием, по и открыто выражая презрение к официальной академической мудрости и "паркетной галантности высшего общества". Однако движущих сил общества он не понимал; за его мужественной, боевой образностью скрывается недостаточность эрудиции. Обожание, с которым относились к нему социалисты, и быстро завоеванная слава привели к тому, что он почувствовал себя пророком. Этой своей слабостью он бессознательно наделил идеализированный автобиографический образ - Эрнеста Эвергарда, героя "Железной пяты". В серии дискуссий, где Эвергард сокрушает противников кажущимся всезнанием, демонстрируется мощь его интеллекта, но на самом деле его противники - лишь статисты, которые подают реи-лики, необходимые Эвергарду для того, чтобы блеснуть красноречием.

Другим существенным элементом социальной философии Джека было его убеждение в расовом превосходстве англосаксов. Оно, вероятно, зародилось еще в детстве под влиянием снобизма Флоры; его могло заронить и юношеское чтение. Взросло оно, безусловно, па восхищении Киплингом, но главную роль тут сыграла книга Бенджамина Кидда "Общественная эволюция". Почти забытая теперь, она представляла собой широко распространенное популярное изложение идей Герберта Спенсера; она была издана в 1894 году, и ее влияния оказалось достаточным, чтобы Артур М. Льюис сделал Кидда одним из "апостолов" своей книги "Десять слепых поводырей слепцов". Аргументация Кидда основывается на принципе выживания наиболее приспособленных в обществе. "Этот упорядоченный и прекрасный мир, который мы видим вокруг,- писал Кидд,- всегда был и является теперь полем непрекращающегося соперничества всех форм жизни, населяющих его,- соперничества, которое в основном идет не между разными видами, но между особями одних и тех же видов".

Кидд утверждал, что подобное соперничество - ключ к прогрессу. Он не принимал социализма, хотя считал его "истинным, правдивым учением, полным здравого смысла", поскольку социализм отвергал идею борьбы за существование. Интересы эксплуатируемого класса, по Кидду, должны подчиняться интересам расы; сильнейшими и высшими представителями ее являются англосаксы. Джек был глубоко потрясен. Возможно, его благоговение перед Спенсером - результат воздействия Кидда. Любопытно, что Джек почти не упоминает его имени, марксисты отвергали его как реакционера; в то же время Джек неоднократно использовал идеи Кидда - так, название эссе "Сжатие планеты", написанного в 1900 году, заимствовано из его сочинений.

В 1899 году Джек утверждал англосаксонское превосходство в нескольких письмах Клодсли Джонсу. Джонс, по-видимому, не со всем был согласен, поскольку Джек отвечал, привлекая на помощь абстрактную логику, которую он именовал "законом".

Все это звучит почти по Кидду, и подобное мировоззрение Джек сохранил до конца жизни. В год смерти он упрямо повторял корреспонденту, вызвавшему его на спор: "Обратитесь к истории человечества в прошлые века, и вы обнаружите, что мир всегда принадлежал людям чистой породы и никогда полукровкам. Я бросаю вам эти слова как вызов: изучайте историю рода человеческого. Помните, природа не позволяет существовать полукровкам, или, вернее, природа не допускает, чтобы они выживали... Подтверждение легко найти в любой книге. И покажите мне хоть одну расу, которая сохранила цивилизацию, культуру и творческую силу после того, как утратила чистоту".

Порой, в те краткие периоды, когда он оптимистически оценивал перспективы развития социализма, Лондон рассуждал иначе. В эссе "Революция" говорится, что социалистический дух товарищества "пересекает географические параллели и меридианы, преодолевает расовые предрассудки". Подобные туманные и велеречивые фразы, вероятно, свидетельствовали о добрых намерениях, возникавших под влиянием радикального движения, но он всегда был убежден в том, что наследовать землю предназначено англосаксам. В 1904 году он написал статью "Желтая опасность" (которая без всяких оснований попала в сборник "Революция" и другие эссе"), где вновь утверждалось моральное превосходство англосаксов: "Мы раса, стремящаяся к справедливости".

Однако нельзя не учитывать воздействия на Джека веяний времени. Проблема расовых отношений была тогда разработана весьма слабо. В "Десяти слепых поводырях слепцов" Артур Льюис заметил, что Кидд написал свою книгу до появления "Общей цели" Кропоткина и "Перемены" Де Фрие и что если бы он был знаком с этими книгами, то и взгляды его были бы иными...

Влияли на него и постоянные споры по поводу иммиграции в США. В начале второй половины XIX века поднялась волна нативизма^*, направленного сначала против ирландских католиков - "папистов", а затем против иммигрантов из Южной и Восточной Европы. Отсюда, кстати, проистекала расовая спесь Флоры Лондон. В Калифорнии с 1860 годов велись непрекращающиеся политические дискуссии вокруг проблемы китайской иммиграции. Их основа носила чисто экономический характер. Едва ли не ежедневно вспыхивали конфликты на расовой почве: китайцев-иммигрантов обвиняли во всех смертных грехах и нежелании ассимилироваться, однако в основе этих конфликтов лежала экономика.

^* (Нативизм - теория превосходства граждан, родившихся в стране, над иммигрантами.- Прим. перев.)

Но Джека убеждала в правоте его суждений не только приверженность общим предрассудкам. Учение Кидда подтверждало сложившееся у него мнение о самом себе. Он был ребенком, который никогда не знал детства и не знал детской дружбы; он всего достигал сам. Вольный стрелок, он только добывал опыт, но никогда не делился им. В коллективе он держался обособленно, сначала как чужак, ищущий признания, а потом быстро оказывался вожаком. Во время странствий он требовал первенства как принадлежащего ему по праву и добивался ого. Он работал больше и управлял судном искуснее, чем другие; он побивал студентов в их учебных "играх"; не уступал носильщикам-индейцам, когда нес тяжкую кладь по заснеженным северным горам.

Марксизм научил бы его пониманию взаимодействия между людьми и социальной средой, объяснил бы, что он, Джек Лондон, продукт своего времени. Но формулировка никак не удовлетворила бы его. Наоборот, она должна была бы подтверждать его принадлежность к правящему меньшинству, для которого создан мир. Парадоксально, но если отцом Джека действительно был Уильям Чейни, тогда он вряд ли англосакс. Но возможно, он и это обстоятельство сумел бы обратить себе на пользу - если он не принадлежит к высшей из привилегированных рас по крови, его приобщит к ней успех. Сосуществование подобных взглядов с социалистическими убеждениями всегда считалось невозможным. Однако их синтез и делал "социализм Джека Лондона" столь притягательным, а именно мощным призывом к действию и постоянным напоминанием о том, что он не признает тех, кто не восстает и не борется. По его мнению, на это способны лишь самые сильные. Они только и выживут в последней схватке с хозяевами общества. Таков был, по его мнению, закон жизни.