8. Личное "я"

На поприще военного корреспондента ему не сопутствовала удача. Морское путешествие обещало быть легким и приятным, но сначала Джек подхватил грипп, а потом так сильно подвернул ногу и растянул связки, что, когда приплыли в Иокогаму, он с трудом передвигался. Добравшись поездом до Токио, где корреспонденты проводили время в обществе чиновников, он быстро выяснил, что японское правительство не намерено пускать иностранных журналистов на передовую. Стремясь попасть в расположение войск, Джек совершил ряд бесплодных поездок по суше и морю. Он регулярно писал Чармиан и посылал телеграммы и фотографии Херсту. Он предполагал проникнуть на маньчжурский фронт через Корею, но поезда все время отменялись, и он по нескольку раз переезжал из одного города в другой. В Моджи его приняли за шпиона, арестовали и конфисковали фотоаппарат. В конце концов он нанял джонку. Корейское побережье, его суровый ландшафт, который открывался взгляду, когда стихали снежные бури, описаны в "Звездном скитальце". В некоторых деревнях на побережье, куда причаливала джонка, впервые видели белого, особое любопытство вызывали его вставные зубы, которые ему приходилось вынимать и показывать по нескольку раз. Путешествие осложнялось сильными холодами, последствиями недолеченного гриппа и растяжения связок; английский журналист, встретивший Джека, говорил, что выглядел он ужасно.

В конце февраля Джек прибыл в Сеул. Война продолжалась уже две недели. Другие корреспонденты получили разрешение на проезд через Сеул, но относительно Джека власти не имели никаких указаний. Он нанял двух лошадей, трех пони, японского переводчика, трех корейцев, которые должны были готовить еду и присматривать за лошадьми, и отправился к месту боевых действий. Через две недели он прибыл в Су-Ван - так далеко на север не забирался еще ни один журналист,- но его тут же отправили обратно. Он доехал только до Пхеньяна, когда японское командование потребовало, чтобы он вернулся в Сеул. По иронии судьбы, основной нажим исходил от группы журналистов, застрявших в Токио. Протестуя против задержки, они указывали, что некоторым корреспондентам разрешили выехать ближе к фронту; в ответ японцы приказали вернуть всех журналистов обратно.

Целый месяц Джек томился в отелях, а мимо его окон двигались колонны отправлявшихся на фронт солдат и запряженные быками скрипучие повозки с провиантом. В одежде завелись вши; неприязнь к чуждой расе росла. Вновь он пытался прорваться на север, но натолкнулся на японские штыки. Вместе с другими журналистами он был прикомандирован к Первой Колонне японской армии, но не имел разрешения следовать за ней. Он посылал гневные сообщения: "Сущая нелепица! Я выхожу из игры. Военный корреспондент так работать не может - японцы не дают нам увидеть войну". Облачившись в вечерний костюм, он читал отрывки из "Зова предков" в Христианской ассоциации молодежи в Сеуле. Апрель сменился маем, и Джек написал Херсту, что вернется в Америку, если тот не добьется для него возможности посетить расположение русских войск.

Но прежде чем его просьбу успели рассмотреть, произошел инцидент, после которого возвращение в Соединенные Штаты стало неизбежным. У каждого корреспондента были слуги, в том числе и грум. Мальчишки постоянно пререкались из-за фуража. В один из споров вмешался Джек; грум утверждал, что другой украл у него сено для лошади, Джек вспылил и набросился на похитителя с кулаками. Дело приняло серьезный оборот. Другие журналисты на всякий случай вооружились, но тут Джека арестовали и доставили к генералу Фудзи, начальнику штаба. Поговаривали о трибунале и смертной казни. Один из застрявших в Токио корреспондентов, писатель-очеркист Ричард Хардинг Дэвис, телеграфировал президенту Теодору Рузвельту. Джека освободили, но ему пришлось вернуться в Токио и немедленно покинуть Японию. Дэвис проводил его до Иокогамы и посадил на пароход...

Писательская слава Джека продолжала расти, а его личная жизнь все больше запутывалась. Он еще был на шлюпе, когда 30 июня 1904 года ему вручили бумаги, связанные с бракоразводным процессом, и уведомление об аресте его имущества и доходов. Он хотел, чтобы процесс начался как можно скорее; но, к его ужасу, соответчицей по делу о разводе была названа Анна Струнская. Хотя Бесс уже сообщили об отношениях Джека с Чармиан, она считала, что именно Анна разбила семью. Она не утверждала, что была нарушена супружеская верность, но полагала, что близость Джека с Анной - особенно их совместная работа над "Письмами Кемптона и Уэйса" - стала причиной его охлаждения к жене. Вся американская пресса широко освещала процесс. Анна уехала из Сан-Франциско еще до выхода "Писем" и жила теперь в Нью-Йорке; на вопросы репортеров она отвечала, что подобные утверждения "попросту вульгарны".

Джек писал Анне 4 июля, умоляя о прощении, и в то же время был озабочен тем, чтобы на процессе не упоминалось имя Чармиан. Она оставалась на востоке, опасаясь скандала. Джек отправился к Бесс для переговоров о денежной стороне дела, убеждал, что, если они будут ссориться из-за денег тоже, выиграют лишь адвокаты. Он обещал построить для нее и детей дом в Пидмонте, а она в свою очередь согласилась назвать причиной развода прекращение супружеских отношений по инициативе мужа. Джек жил в коттедже Нинетты Эймс в Глен-Эллен, писал длинные письма Чармиан, уговаривал ее приехать к нему и плавал на "Спрее".

Появился еще один сборник рассказов о Клондайке, "Вера в человека", и вскоре был переиздан. "Морской волк" имел шумный успех в журнальном варианте, и, когда Макмиллан готовил отдельное издание, у него уже было 20 000 заказов. Несмотря на слабость и переутомление - его замучила экзема на нервной почве, и он снова подхватил грипп,- Джек продолжал работать, ощущая все большую потребность в деньгах. Он написал "Игру", повесть о профессиональном боксере, и работал над пьесой по мотивам рассказа "Женское презрение". Деньги, полученные от "Сенчури" и от Херста, ушли на покупку земли и строительство дома для Бесс. По его просьбе Бретт увеличил ежемесячные выплаты до 250 долларов; часть их шла Бесс и детям, непрерывно поступали счета от адвокатов, а его желание жить широко и принимать друзей не уменьшилось. Он написал Бретту, предлагая переиздать свои ранние произведения, и вкратце рассказал о литературных замыслах.

"Морской волк" произвел сенсацию. В нем в полной мере проявилось реалистическое мастерство Джека, его умение сочетать брутальный приключенческий сюжет с глубиной темы. Волк Ларсен стал одним из самых необычных героев художественной литературы - ницшеанский сверхчеловек, пробивающий себе путь в жизни с помощью грубой физической силы, но склонный к философствованию и любящий поэзию. Ему противопоставлены двое влюбленных, воплощающих разумное начало, отвергаемое им. Драматический эффект был еще сильнее и ярче, нежели в "Докторе Джекиле и мистере Хайде" Стивенсона или в диккенсовском "Эдвине Друде",- столкновение двух начал в душе человека. Привлекало и то, что в книге популярно излагались и растолковывались философские идеи и терминология. Миллионы людей с восторгом внимали самооправданиям Ларсена: "Лучше царить в преисподней, чем быть рабом на небесах" и "Право - в силе".

Впоследствии Джек настаивал, что смысл "Морского волка" глубже, что в нем он пытался скорее развенчать индивидуализм, чем наоборот. В 1915 году он писал Мэри Остин: "Очень давно, в начале моей писательской карьеры, я оспорил Ницше и его идею сверхчеловека. Этому посвящен "Морской волк". Множество людей прочитало его, но никто не понял заключенных в повести нападок на философию превосходства сверхчеловека. Затем, не говоря уже о других, более коротких моих сочинениях, я написал еще роман, опровергающий эту идею, а именно "Мартина Идена". И опять никто не понял, на что я нападал".

По этому высказыванию можно более верно судить о Джеке. Дело в том, что, приступая к работе над "Морским волком", он еще не знал Ницше. По свидетельству Чармиан, он впервые прочитал "Так говорил Заратустра" и "Генеалогия морали", когда она перепечатывала пьесу "Женское презрение"; он принялся восторженно расхваливать Ницше, и они прочли и обсудили его другие работы. Знакомство с ними могло произойти в середине или в конце 1904 года, через некоторое время после завершения "Морского волка". До этого ему приходилось слышать, как цитировали Ницше Строн-Гамильтон и другие, и он использовал такие выражения, как "белокурая бестия", "сверхчеловек", "жить в опасности", когда работал.

Думается, Джек не отрицал индивидуализма; напротив, в период написания и выхода в свет "Морского волка" он отстаивал свободу воли и убеждение в превосходстве англосаксонской расы активнее, чем когда-либо раньше. Но ницшеанство здесь служит как бы фоном, на котором он подает Волка Ларсена: оно вызывает интересные споры, но не является главной темой. Ларсен мог стать таким, каков он есть, и без всякого книжного влияния; и в самом деле, в повести есть второстепенная фигура его брата, Смерть Ларсена, в котором "не меньше зверского, чем во мне, но он едва умеет читать и писать" и "никогда не философствует о жизни".

Но споры - спорами, а личное начало в герое представляет собой чистую фантазию. Волк Ларсен вовсе не аморален и не столь отталкивающ, каким мог быть реальный человек. Он неизменно вызывает читательскую симпатию и погибает скорее как трагический герой, чем как негодяй, заслуживающий наказания.

В этом смысле никаких "нападок" на индивидуализм нет и в помине. Есть гипотетический образ индивидуалиста, помещенный Джеком в исключительные, драматические обстоятельства, но это не дает никаких оснований говорить о его собственных противоречивых убеждениях. Та же проблема возникает при чтении "Мятежа на "Эльсиноре"", написанного в начале 1913 года. Эта, в сущности, чисто приключенческая вещь содержит гораздо больше сознательного ницшеанства, чем "Морской волк". Джек наткнулся на рукопись под названием "Хамелеон": книга о моих обличьях" Бенджамина Де Кассереса и какое-то время находился под его влиянием. Он послал рукопись Джорджу Бретту с припиской: "Вот воистину американский Ницше. Я, как вам известно, нахожусь в лагере, где придерживаются противоположных убеждений. Однако никто из моих соперников не задел меня так, как Ницше и Де Кассерес".

Ярким характером Ларсена искупается один недостаток, присущий "Морскому волку". Большинство критиков считает, что побочная любовная линия Хэмфри Ван-Вейдена и Мод Брустер слаба и неубедительна до абсурда. Недаром Эмброз Бирс писал: "Признаюсь, я испытываю непреодолимое отвращение к этим бесполым существам". Но эти слова надо было адресовать скорее "Сенчури", чем Джеку. Издание считалось благопристойным журналом для семейного чтения; редактор Р. У. Джиллер, пришедший в восторг от первой части "Морского волка", заметил, что по авторскому плану предполагалось забросить влюбленную пару на необитаемый остров. Гонорар в четыре тысячи долларов давал журналу право на изменения и переделки. Джек писал по этому поводу: "Я позволил ему вымарать все, что он сочтет нужным... Я совершенно уверен, что американские ханжи не будут шокированы второй частью книги". Хотя влюбленные с самого начала были весьма благовоспитанны, автору дали понять, что они и впредь должны быть образцом добродетели.

Повесть "Игра" была следствием одного из его увлечений того времени, он полюбил бокс и неизменно присутствовал на встречах в спортивном клубе Западного Окленда. Однако эта тема не слишком окупалась; любопытно, что в Англии на долю повести выпал больший успех. Тогда же он написал и несколько рассказов о боксе. Однажды ему не удалось достать билет на место у самого ринга, и Фред Гудселл из "Окленд гералд" дал ему пропуск в ложу прессы. Несколько месяцев он писал для "Гералд" краткие отчеты о встречах за право сидеть в первом ряду на каждом матче. Позже ему поручили комментировать чемпионат мира по боксу для херстовских газет.

Джек всегда бурно реагировал на все, чему был непосредственным свидетелем. Его взгляды и декларации легко приносились в жертву минутному импульсу. В январе 1905 года он вновь со свойственной ему пылкостью начал выступать с лекциями о социализме. 'Одной из причин стал большой и неожиданный успех кандидатов Социалистической партии на посты президента и вице-президента - Дебса и Хэнфорда - на выборах 1904 года - за них было подано почти полмиллиона голосов. В одной только Калифорнии за социалистов проголосовало 35 000 человек, в то время как на выборах 1900 года - всего 7575. Другой причиной были волнения, начавшиеся в России. Все, что Джек говорил по возвращении из Японии, было забыто. В интервью для "Сан-Франциско икзэминер" он сказал, что и японские, и русские социалисты равно его товарищи: "Для нас, социалистов, не существует национальных, расовых и государственных границ".

В январе 1905 года, за два дня до "кровавого воскресенья", он выступил с лекцией "Революция" в университете Беркли. Через несколько дней он поставил свою подпись рядом с именами других радикалов на воззвании, призывающем к сбору средств для русских революционеров. На одной из лекций, выступая перед группой бизнесменов, он с энтузиазмом заявил, что люди, убивающие царских чиновников,- его братья. В другом выступлении он процитировал слова Уильяма Ллойда Гаррисона "К черту Конституцию" из его речи 1856 года, клеймящей рабство. Немало людей цитировало их, но Джек привлекал такое внимание, что газетные заголовки приписали слова ему, из-за чего Оклендский колледж отказался от его лекции. В марте он баллотировался в мэры Окленда, но получил только 981 голос. В апреле наконец увидела свет "Борьба классов", в течение последующих семи месяцев ее трижды переиздавали.

"Борьба классов" была послана Макмиллану еще в 1903 году. Это был сборник лекций и статей, по поводу которых у Бретта имелись сомнения; в апреле 1904 года Джек написал ему из Кореи, прося пересмотреть решение "о нецелесообразности выпускать их отдельной книгой в ближайшее время". Первоначальное название сборника было "Соль земли". Рукопись была переработана и вышла под другим названием, причем незамедлительно, из-за явного интереса читателей к социализму и широкой известности Джека. Несомненно, время для публикации было выбрано очень удачно. После лекции Джека в Беркли Эптон Синклер и другие предложили образовать Межуниверситетское Социалистическое общество. Социалистическая партия США пользовалась все более широкой поддержкой, тогда же была основана и создававшаяся как пролетарская организация "Индустриальные Рабочие Мира", целью которой стало объединение огромных масс неквалифицированных рабочих под боевыми знаменами социализма. Особенность положения Джека заключалась в том, что он был не только революционером, произносящим зажигательные речи, но и писателем, которого рабочие читали. Его произведения распространялись брошюрами по пяти центов за экземпляр. На повседневном языке американцев того времени выражение "Джек Лондон, социалист" означало человека, ведущего беспощадную классовую борьбу.

Чармиан наконец вернулась из Айовы и поселилась у тетки в Глен-Эллен. Они с Джеком решили скрывать свои отношения до окончания бракоразводного процесса. Миссис Эймс говорила, что он приезжает в Глен-Эллен вместе с Маньюнги отдохнуть от забот и дел. Они продолжали переписываться. Чармиан посещала его лекции и собрания, на которых он выступал. Она приготовилась к долгому ожиданию и порой не знала, чем занят Джек, когда они не вместе. Газетчики присматривались к нему с интересом, его предполагаемые отношения с самыми разными женщинами широко обсуждались. В феврале 1905 года он иронически писал Бретту: "Не получил Вашего поздравления по случаю помолвки с Бланш Бейтс. Откуда подобная холодность и невнимательность?"

Письмо Чармиан объясняет, чего она опасалась: "Потрясение, испытанное мной в тот вечер, когда я слушала твою лекцию "Скэб", навело меня на размышления. Я заметила, как ты искал ее взглядом, когда закончил выступление; заметила, как ты помахал ей, как она смутилась и отступила, неуверенная в себе. Огонек твоей сигареты осветил вашу встречу, и я поняла, что вчерашний вечер вы провели вместе". В письме чувствуется напускная беззаботность, но на сердце у нее было тяжело: "Ты всего лишь мальчишка, мой милый Мужчина, и я вижу тебя насквозь". Она и Нинетта Эймс пытались уговорить его пожить и поработать в Глен-Эллен, но Джек отказывался, беспокойство сменялось у него равнодушием, он и сам не знал, чем заняться. Поворот произошел в начале марта. Джек путешествовал на "Спрее" по рекам, какое-то время его сопровождал Клодсли Джонс. Джек обнаружил у себя опухоль. Она оказалась незлокачественной, но беспокоила его уже довольно давно, и ее следовало удалить как можно скорее. Записана его фраза, сказанная после операции: "Интересно, как сильно повлияла проклятая опухоль, истощавшая мой организм, на мое умственное состояние".

Хотя приступы хандры, случавшиеся у Джека на протяжении всей жизни, объяснялись психологическими причинами и злоупотреблением алкоголем, именно опухоль была причиной временного упадка сил. Избавившись от нее, веселый и жизнерадостный, он приехал в Глен-Эллен и наслаждался красотой сельской природы. Он получил 350 долларов из "Черной кошки" за рассказ и попросил Чармиан купить ему лошадь. После долгих поисков она выбрала ему великолепного золотисто-гнедого жеребца по кличке Уошо Бан и сама проскакала на нем двадцать две мили от Сан-Франциско. Они много ездили верхом по лесам в окрестностях горы Сонома. Его заворожило название Лунная Долина, он знакомился с туристами, отдыхавшими в этих местах, купался вместе с ними и принимал участие в их играх.

Отсюда открывался прекрасный вид: холмистая местность, поросшая соснами, секвойями и калифорнийскими мамонтовыми деревьями, среди лесов располагались расчищенные фермерами участки. Узнав, что часть земли продается, Джек загорелся желанием ее купить. Чармиан отвезла его туда, показала окрестности и всячески старалась укрепить его в этом намерении: покупка участка была для нее жизненно важной.

Они начали строить планы. Они найдут человека, сведущего в сельском хозяйстве, и построят сказочный дом. За участок в сто тридцать акров просили 7000 долларов, и Джек согласился купить лошадей, коров и фермерский инвентарь у прежнего владельца еще за 700 долларов. Он написал Бретту, прося выслать ему 10 000 долларов в счет будущих поступлений за "Морского волка" - сумму, которую он должен был получить лишь несколько месяцев спустя.

Бретт согласился, но с неудовольствием. Он предупреждал о риске, с которым связано владение землей, "не важно, сколь прекрасной и плодородной" (это относилось к лирическому тону письма Джека о каньонах и мамонтовых деревьях Сономы). Бретт понимал, что Джек - писатель, который может заработать большие деньги, но всегда будет жить не по средствам. Прошло лишь несколько месяцев, как он выдал ему аванс в 3000 долларов для погашения долгов. Он настоял на том, чтобы с этого последнего и самого крупного аванса Джек выплачивал проценты, предложил составить в конце года новый договор, повысив ежемесячные выплаты до 300 долларов, и установить новые проценты авторских отчислений. Он, наверное, совсем пал духом, когда в постскриптуме следующего письма от Джека прочел: "Между прочим, у меня возник еще один грандиозный замысел".

Уплатив за ранчо, Джек остался буквально без гроша. От Макмиллана в течение длительного времени не ожидалось никаких поступлений. Постоянно возникали все новые обязательства. В письме, датированном началом октября, упоминаются страховые взносы в 700 и 800 долларов, ежемесячное содержание Бесс и матери, счета от докторов, пользовавших его родственников, "...и так далее, и так далее, и так далее". Свою собственную склонность к роскоши и новизне он считал само собой разумеющейся и никогда ни в чем себе не отказывал; незадолго до покупки ранчо он просил у Бретта еще аванс - на покупку автомобиля, однако больше об этом не заговаривал. Репортеру "Икзэминер" Джек как-то сказал: "Я постоянно в долгах", Маньюнги говорил, что у Джека деньги текут как вода.

Джек откровенно рассказывал о своих заботах в письмах к друзьям. Он как будто и не волновался нисколько в отличие от других, попавших в подобное же положение: в известной степени долги служили мерилом того, сколь многого он достиг. Возражение у него вызывали только деловые отношения с Бесс, а впоследствии с Джоан; возражения эти направлены против них лично - он говорил, что они причиняют ему всевозможные неприятности, включая финансовые. Во всем остальном он руководствовался поговоркой "Как нажито, так и прожито". За свою короткую писательскую жизнь он заработал более миллиона долларов, и практически каждый из них, прежде чем попасть к нему, становился предметом обсуждения. По-видимому, Чармиан приняла этот стиль жизни, поддерживая самые его сумасбродные затеи; после смерти Джека она защищала деловые качества мужа и обвиняла осуждавших его, говоря, что "они робки и лишены его размаха".

В поисках быстрых денег и помня об успехе "Зова предков", он задумал еще один рассказ о собаке. "Вместо одичания или вырождения я собираюсь показать процесс развития и влияние на собаку цивилизации - одомашнивание животного, воспитание в нем преданности, любви, твердых принципов поведения и прочих достоинств и добродетелей". Речь идет о "Белом клыке". Уверенный в успехе, Джек написал его за два месяца; право печатать книгу с продолжением, до выхода у Макмиллана отдельного издания, было продано журналу "Аутинг" за 7400 доларов. В ожидании денег Джек договорился на осень о лекционном турне по Среднему Западу и Востоку под эгидой "Слейтон Лисеум бюро". Сообщение о разводе еще не пришло. Чармиан отправилась погостить к тетке в Ньютон, штат Айова, и готовила приданое, чтобы все было под рукой, когда Джек ее позовет.

Лекционное турне началось бурно. Джек оправдывал свою известность и репутацию. Перед слушателями был молодой, красивый и мужественный искатель приключений, охваченный жаждой общественных реформ и наделенный несравненным даром слова; он ошеломлял. Джек рассказывал о том, как был "хобо", путешествовал по Клондайку, плавал матросом, был военным корреспондентом, рассказывал и о своем захватывающем восхождении к литературной славе. В отличие от прошлых публичных выступлений Джек говорил без заготовленного текста, а мягкий голос и застенчивая манера держаться только усиливали впечатление необычайно романтической личности. Один из журналистов писал: "Его принимают, словно он кумир модных утренних спектаклей. Однако он лишен тщеславия кумиров". Он также выступал с лекциями о социализме - это право он заранее себе оговорил.

18 сентября, на четвертой неделе лекционного турне, он получил телеграмму из Калифорнии. Развод состоялся - он был свободен. Джек немедленно телеграфировал Чармиан. Он находился в Элирии, штат Огайо, и собирался отправиться в Висконсин. Путь его лежал через Чикаго - Чармиан должна была встретить его там следующим вечером. Теперь можно было пожениться. Она приехала, но выяснилось, что у Джека нет брачной лицензии; было воскресенье, и бюро регистрации не работало. Они метались в наемном экипаже по Чикаго в поисках чиновника, который мог бы зарегистрировать брак. Недоумевали, почему он не может подождать до утра, но Джек стоял на своем. В конце концов они все же убедили клерка отправиться в муниципалитет, открыть оффис и составить брачную лицензию, после чего молодоженов отправили к нотариусу Дж. Дж. Гранту, который в девять вечера в собственном доме зарегистрировал их брак.

Газеты сразу же набросились на Джека. В нем поражало отсутствие всякой предусмотрительности. Он сообщил корреспондентам херстовских газет, что они вскоре узнают некоторые подробности его личной жизни, и пообещал им исключительное право публикации, но согласился дать интервью только корреспонденту "Чикаго Эмерикэн" и выставил всех остальных репортеров - те ответили язвительными осуждающими заметками о его предосудительном, аморальном поведении. Во вторник утром газетные заголовки утверждали, что его брак с Чармиан, согласно недавно принятым законам штата Иллинойс, недействителен. Судья выступил с опровержением, однако неодобрительное отношение к поспешной женитьбе на следующий день после развода сохранилось и даже усилилось из-за резкой реакции Джека. Теперь он продолжал турне вместе с Чармиан, но отношение к нему явно переменилось. Провинциальная газета в Айове отозвалась о Чармиан как о "некрасивой девице из Калифорнии" и выразила пожелание, чтобы они отправились в морское путешествие и утонули.

Более серьезным осложнением было то, что женские клубы отменили намеченные лекции, а в нескольких городах его книги изъяли из публичных библиотек; радикальная пресса, его товарищи осудили Джека. Голословные обвинения в безнравственности рикошетом ударили и по ним, враги подняли крик, что социализм означает половую распущенность и угрозу семье. Это было некстати, так как именно сейчас радикалы старались склонить общественное мнение на свою сторону; они заявили, что не несут ответственности за поведение Лондона и не одобряют его поступков. Тут они и припомнили страсть Джека к роскоши - например, его поездки в пульмановских вагонах в сопровождении слуги. Его обвинили в том, что он задержал развитие социализма в США по меньшей мере на пять лет. Престиж Джека в глазах читателей и сторонников определенно упал. Три года спустя он писал "о резком падении спроса на его книги в Штатах", приписывая это частично тяжелым временам, а отчасти - своим социалистическим взглядам; на самом деле причиной была реакция на его второй брак.

Продолжалось турне более скромно, чем начиналось. Из Бостона они отправились во Флориду с заездом на острова Вест-Индии, затем вернулись обратно, и Джек выступил перед переполненными аудиториями в Нью-Йорке, в Йельском и Чикагском университетах. Он читал лекцию "Революция", которая везде пользовалась неизменным успехом, но тон газет оставался недружелюбен; его называли "неврастеником" и "социалистом - любителем сенсаций". А вот что о Лондоне вспоминал Эптон Синклер, встретившийся с ним тогда в Нью-Йорке. Как главный организатор Межуниверситетского Социалистического общества Синклер присутствовал на митинге и на следующий день обедал с Джеком, Чармиан и редактором журнала "Уилтшир" в ресторане Муэн. Потом он писал в "Чаше безумия", что Джек стал много пить: "Веки у него воспалились, в лице и речи его были все признаки алкоголизма, которые я научился распознавать. Он непрерывно пил во время обеда и последовавшей за ним беседы.

Мой отказ составить ему компанию он счел вызовом, хотя и не рассердился. Однако, оглядываясь назад с моими теперешними познаниями в психологии, я понимаю, какая борьба шла в его подсознании. Он решил раздразнить меня, живописуя свои удивительные пьяные дебоши".

Рассказы биографов об алкоголизме Джека целиком основаны на книге "Джон Ячменное Зерно". Чармиан в своей книге пишет, что никогда не видела его навеселе. Она неоднократно упоминает о том, что он пил, но, по ее словам, алкоголь "превращал его и так необыкновенно живой ум в сверхъестественно активный". Синклер считал, что Джек всю жизнь страдал алкоголизмом. Действительно, трудно поверить, что веселые вечеринки в пидмонтском доме обходились без изрядного количества спиртного. Более того, некоторые из "компании" Джека, в частности Джордж Стерлинг, были горькие пьяницы. Несомненно, суждение Синклера близко к истине, а Чармиан скрывает правду: безрассудные поступки Джека, депрессия, вспышки гнева, равно как и его плохое здоровье, во многом объясняются именно алкоголизмом.

Он успел прочесть еще две-три лекции, после чего турне отменил. Чувствуя себя "жалким и больным", он вернулся в Окленд вместе с Чармиан, купил дом Флоре, Джонни и "маме Дженни", после чего супруги отправились в Глен-Эллен. Там они поселились во флигеле Уэйк-Робин Лодж, дома миссис Эймс. Присматривая за строительными работами на своем ранчо, Джек умудрился написать ряд статей и рассказов для журналов и подготовил сборник для Макмиллана.

Несмотря на беспокойное начало, 1906 год стал для Лондона годом величайшего творческого подъема. Он писал, потому что ему нужны были деньги - быстрые деньги от журналов, - не говоря уже о необходимости создать задел, под который у Бретта можно попросить аванс. Он охотился за сюжетами и темами, обещавшими дать ходовой товар. Рассказы "Любовь к жизни" и "Неожиданное", а также "До Адама" навлекли на него обвинения в плагиате. Побывав вместе с Чармиан в Сан-Франциско после землетрясения 1906 года, он сказал, что никакая сила не заставит его об этом писать, но, когда "Кольерс" предложил ему по двадцать пенсов за слово, он изменил своему решению.

Все, что Джек сделал за эти три месяца, отличалось высоким качеством. Перемены в жизни - женитьба, новый дом, покупка ранчо,- по-видимому, вдохнули в него дополнительную энергию. Каково бы ни было происхождение "Любви к жизни", это захватывающее и великолепно написанное произведение. "Отступник" - еще один шедевр. Кроме рассказов, он написал и живую, прошедшую цензуру Херста рецензию на роман Эптона Синклера "Джунгли" - "Хижина дяди Тома" капиталистического рабства". И незадолго до конца года завершил книгу, которая одна могла прославить его навсегда,- "Железную пяту".